Во времена ал-Мукаддаси там проходила граница между халифатом и областью карматов, и у ворот города друг против друга располагались таможни обоих государств. За одну-единственную овцу надо было платить 4 дирхема пошлины (т.е. в два раза больше ее стоимости), и к тому же карматская таможня была открыта всего лишь один час в день[858]. В ал-Йахудиййе — торговом квартале Исфагана — каждый верблюжий вьюк облагался ввозной пошлиной в размере 30 дирхемов[859]. Одна из провинций Синда имела дифференцированную пошлину: то, что поступало из Индии, облагалось более высокой пошлиной, чем товары из прочих областей Синда[860].

Как повсеместно в древности, взимались также пошлины и на вывоз. Согласно данным юристов, пограничные гарнизоны должны были обыскивать всех выезжающих, отнимать у них оружие и рабов, просматривать их бумаги: не содержат ли они сведений о верующих[861]. В Трансоксании при переправе через Оксус <Амударья> за каждого раба мужского пола взималось 70-100 дирхемов, за тюркскую девушку — 20-30, за верблюда — 2 дирхема, а за багаж путешественника — 1 дирхем[862]. В Синде же, наоборот, все облагалось вывозными пошлинами, за исключением рабов[863]. В маленьком южноарабском государстве Ассар пошлиной облагался только вывоз[864]. Премию за вывоз знал, пожалуй, только необычайно богатый финиками Керман, где караван-баши за 100 тыс. верблюжьих вьюков фиников, вывезенных караваном в Хорасан, получал от правительства по одному динару[865]. Таможенный досмотр того времени описывается в Омане как нечто исключительно неприятное[866]. В VI/XII в. испанец Ибн Джубайр жалуется на обращение таможенных чиновников в Александрии: «Едва мы прибыли, как на борт поднялись доверенные лица правительства, чтобы переписать все, что ввозится. Все бывшие на корабле верующие должны были один за другим подходить к чиновнику, который записывал их имена, приметы, место рождения. Каждого допрашивали о товарах и наличных деньгах, которые он вез с собой, и со всего этого надлежало уплатить налог на нужды благотворительности (закат), причем не проверяя даже, уплачено ли уже за этот год. А так как большинство путешественников отправились морским путем, чтобы совершить паломничество, то не взяли с собой ничего, кроме провианта в дорогу[867]. И теперь за это они должны были уплатить благотворительный сбор, причем никто даже не спрашивал, миновал ли уже год со времени последнего взноса или нет. Ахмада ибн Хасана доставили на берег, чтобы допросить его о Магрибе и о грузе корабля. Он был препровожден к начальству, затем к кади, от него к таможенным чиновникам, затем к целой толпе слуг султана, и все они обо всем его расспрашивали. Его показания были запротоколированы, после чего его отпустили. Верующим было приказано выгрузить на берег свой багаж и продовольствие, причем на берегу стояли охранники, которые их сторожили и следили за тем, чтобы все их вещи были доставлены в таможню. Затем их вызывали поодиночке, вносили багаж каждого (таможня была битком набита) и приступали к досмотру всех вещей, больших и малых, причем всё бросали в кучу. Залезали путешественникам в карманы, проверяя, нет ли в них чего; после этого их заставляли клясться в том, что у них больше ничего нет. Во время всего этого пропадали многие вещи, ибо руки путались и толчея была превеликая. После этой сцены, исполненной унижения и оскорбления чести, за что мы молим Аллаха даровать нам высокую награду, путешественников отпустили»[868].

Начиная с ранней эпохи ислама, когда еще серьезно считали, что империя принадлежит верующим, существовало разделение между государственной казной (байт ал-мал) и личной кассой правителя (байт мал-ал-хасса). Но так как один и тот же человек черпал и оттуда и отсюда, не давая никому отчета, то в конце концов стало зависеть от его совести, насколько он хотел различать оба этих кошелька[869]. Позднее на эту тему сочинялись трогательные истории о том, сколь робко Абу Бекр и ‘Омар брали взаймы деньги у верующих. Известное выравнивание происходило в тех случаях, когда при пустой государственной казне приходилось расплачиваться личной шкатулке, чтобы не допустить всеобщего краха[870]. Нам известно из письма везира ‘Али ибн ‘Исы, что халиф ал-Му‘тадид (279—289/892—901) и даже бережливый ал-Муктафи (289—295/901—907) изымали деньги из своей личной кассы на нужды государства[871]. При ал-Му‘тадиде к этому еще не привыкли: когда в отсутствие везира его сын, который замещал его, занял деньги на государственные нужды у халифа, то отец писал ему, что он совершил проступок перед ними обоими, ибо ему следовало взять деньги у купцов и уж лучше заплатить им проценты из своих собственных денег и денег отца[872]. В годы правления ал-Муктадира (295—320/907—932) его личная касса жестоко обиралась, но, правда, всегда с оговоркой о возврате. В 319/931 г. везир представил халифу дефицит (‘аджз) на неотложные государственные расходы в сумме 700 тыс. динаров и заявил при этом, что не видит иного выхода, кроме того чтобы главе государства самому выплатить эту сумму. Однако это показалось халифу настолько чудовищным, что он весьма охотно принял предложение некоего честолюбивого человека, который обязался не только возместить все издержки, но и доставить еще 1 млн. динаров в личную кассу халифа. Этот человек, щедро протянувший руку помощи, стал везиром, однако уже на следующий год его вынуждены были снять, так как обнаружили, что он просто подделывал бюджет[873]. В 329/940 г. везир потребовал из личной кассы халифа 500 тыс. динаров для выплаты жалованья войскам и в конце концов получил-таки эту сумму[874].

Выпадавшие на долю халифа как духовного главы верующих пожертвования, издержки на паломничество, на ежегодные военные походы против неверных, на выкуп пленных и прием иностранных послов он все равно должен был оплачивать из своей личной казны[875], но зато все расходы на цивильный лист (апанажи) и содержание двора покрывались за счет государственной казны[876].

Мы располагаем реестром денежных сумм, питавших личную казну халифа, который относится к началу IV/X в.[877]:

1. Наследство предков. Есть сведения, что при Аббасидах самое внушительное наследство, и притом наличными, оставил после себя Харун ар-Рашид — 48 млн. динаров. Однако и халиф ал-Му‘тадид (279—289/892—901) благодаря хорошему ведению дел довел свою личную казну до суммы свыше 9 млн. динаров, что в те времена считалось настолько редкостным случаем, что ему приписывали всевозможные планы на те времена, когда у него будет 10 млн. Говорили, будто он хочет на одну треть снизить земельный налог или будто он намеревается