здравомыслия, миловидную, прямодушную и с мужеподобным институтским выражением на лице». Скрытный Чарлз ничего не рассказывал другу о помолвке, но тот сразу заподозрил, что отец хочет женить Чарли на Бесси, чтобы получить доступ к рокфеллеровским миллионам для осуществления своего проекта. Рокфеллер же, по мнению Сантаяны, был бы рад иметь своим зятем «красивого молодого человека с высокими моральными принципами», который «не разлучил бы дочь с отцом» — ни в плане места жительства, ни в плане христианских убеждений. Однако именно тогда Чарлз переживал духовный кризис: занимаясь корректурой богословских книг своего отца, он утратил веру; его жизненный опыт и полученные знания резко контрастировали с догматами, внушаемыми ему с юности. Его учитель Уильям Джеймс полагал, что религия нужна, чтобы дать людям точки опоры, помешать им стать жертвой несовершенного общества; однако Чарлз понял, что священником, как надеялся его отец, стать не сможет, но пока ещё не решался признаться ему в этом.

Вся компания пересекла Ла-Манш. Рокфеллер, не говоривший по-французски, понимал, что представляет собой лакомую добычу для мошенников, и усилил бдительность. Заподозрив (не без оснований), что нанятый ими в Париже гид нечист на руку, Джон Д. дал ему расчёт и сам занялся финансовыми вопросами, тщательно проверяя счета на непонятном языке. «Poulets! — восклицал он во время этого занятия. — Что такое рoulets, Джон? Bougies, bougies… Что это может быть — bougie[12]?» — обращался он к тринадцатилетнему сыну, посещавшему в Нью-Йорке школу иностранных языков. «Отец никогда не соглашался заплатить по счёту, пока не убедится, что тот верен по всем пунктам. Такое внимание к мелочам могло кое-кому показаться скаредностью, но для него это было жизненным принципом», — вспоминал Джон Рокфеллер-младший. В Риме, изучая гостиничный счёт за неделю, Джон Д. удивился: они будто бы съели целиком двух кур. В семье началось обсуждение, могло ли это произойти. Послушав некоторое время, Рокфеллер-старший решил прибегнуть к логике: «Джон, ты ел куриную ножку? — Да. — А ты, Альта, ела куриную ножку? — Да. — Так, мама, я припоминаю, что и ты одну съела. Верно? — Да. — Я знаю, что тоже ел, а ни у одной курицы нет трёх ног. Счёт верный». Позже платить по счетам и выдавать чаевые поручили Джону-младшему, и он считал это великолепной школой бизнеса.

Поездка в Европу была в большей степени уступкой детям и требованиям современности, чем удовлетворением собственного желания. Разумеется, о посещении театров, мюзик-холлов или, прости господи, кабаре не могло быть и речи — только церкви и шедевры архитектуры. В Риме Рокфеллер хотел отказаться от аудиенции у папы, но согласился, когда ему сказали, что это может понравиться католикам, работающим в «Стандард ойл». Мыслями Рокфеллер по-прежнему находился в Америке. «Нельзя ли пробудить больший интерес ко мне со стороны И[сполнительного] К[омитета] по поводу текущих дел? Мне нужна любая информация», — писал он секретарю из Берлина. Зато в Париже он нашёл время прочесть бестселлер Лью Уоллеса «Бен-Гур» (который потом назовут самой влиятельной христианской книгой XIX века), грозивший затмить по популярности «Хижину дяди Тома», а перед восхождением на Везувий одолел «Последние дни Помпеи» Эдварда Булвер-Литтона. В Швейцарии, в Церматте, отец и сын лазали по горам, и Джона-младшего поражали неутомимость и выносливость Джона-старшего.

Но отдохнуть по-настоящему не получилось: Рокфеллер был уже настолько знаменит, что о его прибытии в каждый новый город тут же сообщала местная пресса и на его временный адрес сразу начинали поступать письма от просителей, чаще всего безграмотные, написанные карандашом, да ещё и на чужом языке. Эти мольбы напоминали письма детей Деду Морозу; только авторы, особенно женщины, уподоб-ляли Рокфеллера самому Создателю: «Хотела бы я увидеть Вас и поговорить с Вами, как я говорю с Богом, но это много труднее». Читать их все было немыслимо, но и выбросить (в представлении Рокфеллера) тоже; их накопилось столько, что пришлось специально приобрести большой сундук, с которым он и вернулся домой. А потом пароход доставил ещё пять тысяч писем из Европы. «В последнее время меня так одолевают подобными вещами, что я хочу сделать перерыв, чтобы хоть немного перевести дух», — написал Джон Фрэнку. И без того загруженным сотрудникам «Стандард ойл» теперь приходилось просматривать письма. В четырёх из пяти просили денег на личные нужды, поэтому удовлетворялась только малая толика просьб — совершенно бескорыстных. Когда стало известно о щедром пожертвовании Рокфеллера на дело образования[13], он получил ещё 15 тысяч писем только за одну неделю, а к концу месяца — 50 тысяч. Так продолжаться больше не могло. Для благотворительности нужна была отдельная фирма.

Тем временем Огастус Стронг повёл осенью новое наступление на будущего родственника, доказав, что он не слишком умный человек и никудышный психолог. «У Вас есть возможность обратить неблагоприятное суждение всего света в благоприятное суждение — и не только: войти в историю как один из величайших благодетелей в мире», — написал он. Вполне вероятно, что Рокфеллера передёрнуло, когда он это прочитал. Письмо Уордена ещё не стёрлось из его памяти (даже если выдернуть такую занозу из души, рана ещё долго кровоточит), а теперь и Стронг туда же. Да чем же таким он провинился перед всем светом? Чем запятнал свою репутацию? Разве он не о людях печётся? Для кого он всеми средствами старается удешевить керосин — для себя? Что это за намёки, уж не думает ли преподобный, что, жертвуя на благотворительность, Рокфеллер пытается купить себе билет в Царствие Небесное? Проект Баптистского университета в буквальном смысле слова был положен в долгий ящик.

Железный человек

Джон Рокфеллер-младший родился не просто ребёнком мужского пола, а Наследником — наследником идей, а не богатства. Вместо того чтобы кутаться в уютный покров родительской и сестринской заботы, он должен был нести на своих плечах груду возложенных на него ожиданий. Мальчик тащил её безропотно, из последних сил, страшась с чем-нибудь не справиться.

Деньги на карманные расходы он зарабатывал, склеивая разбитые вазы, чиня сломанные автоматические ручки, точа карандаши. Воспитываясь вместе с сёстрами, учился шить, вязать, готовить, чтобы потом быть в состоянии самостоятельно вести холостяцкое хозяйство и делать себе сэндвичи. Поскольку Бесси была старше на восемь лет, играл он в основном с озорной и шаловливой Альтой и вдумчивой, расчётливой Эдит. (Когда Альте было восемь или девять лет, она переболела скарлатиной и оглохла на одно ухо. Но она так хорошо пела и играла на пианино, что многие и не подозревали о её недуге. Только самые внимательные замечали, что во время разговора она старается повернуться к собеседнику боком. Эдит же запоем читала и очень рано начала сомневаться в вере; позже она признается одному журналисту, что в