— Мы просто попали в струю, — бормочу, выглядывая из-за его спины, — нет, ну самому уже реально интересно. — Повезло. Мы сейчас модные. Потому и зовут.

— Ага! И вот именно поэтому мы за эту вечеринку должны зубами уцепиться и отыграть так, как никогда! Потому что после нее мы станем уже не просто модными — на каких-то несколько минут, пока мода не сменится, а очень даже сможем укрепиться! Ты посмотри только — директор центрального телеканала! Блядь, Тоха, что-то я нервничать начинаю, как бы все хорошо прошло!

А я… Я так и замираю с открытым ртом. Хотел что-то ответить Эду, но, блядь, — все слова из головы вылетели и просто забылись на хер.

В зал впархивает, — именно впархивает, — ОНА.

В безумно воздушном нежно-розовом платье, с развевающимися крупными кольцами локонов, — нереально красивая, невозможная, — как видение…

Внутри все замирает, а дышать я уже, кажется, совсем перестал, — легкие жжет охиренным жаром, как будто меня самого изнутри все спалить на хер хочет.

Трясу головой, — нет, этого не может быть, мне кажется!

Но, блядь, — картинка того, как резко дергается ей навстречу именинник, как притягивает к себе и сочно целует в губы на у всех на глазах, — никуда не исчезает.

Это пиздец.

Я не могу, я не хочу этого видеть, — блядь, это же невозможно!

Трясущимися руками впиваюсь в шторку, отшатываясь, прижимаясь к стене, по которой медленно сползаю вниз, опускаясь на пол, — и просто пытаюсь ловить ртом воздух, — но ни хера не получается, он не вдыхается, сами легкие будто стали каменными, и каждая попытка вдохнуть оборачивается только бесполезным хрипом.

И чувство такое, как будто меня ударили ногой под дых, — и продолжают херачить разрывающей болью — до белого тумана перед глазами.

— Охиреть… Вот, оказывается, кого ждали! Да… Ради такой красавицы и президент может холодное вместо горячего поесть… Антон! Ты чего? Да что с тобой? — Эд срывается, опускаясь передо мной, не сразу заметив, что произошло.

— Тоха! — трясет за плечо, — но ни хера не помогает, — его лицо видится мне расплывчатой дымкой.

И сразу, блядь, все начинает становиться на свои места.

Этот ее побег с Побережья, этот букет, насмешливо выброшенный в урну. И даже то, как она ушла утром из моей квартиры, — специально, пока я не проснулся, чтобы не объясняться, в глаза мне чтоб не смотреть.

Блядь! Эд ведь говорил, что не только День рождения празднуют, но еще и помолвку!

Сколько шансов, что Мира — просто сестра именинника, и он всегда сестренку так вот целует, проталкивая в нее свой язык?

Правильно, — ноль целых ноль десятых.

Так кем я был для тебя, Мира?

Случайным романом, простым развлечением перед свадьбой, — вот кем!

Девочка просто решила развеяться перед тем, как всю жизнь потом будет спать только с одним мужчиной! Так, между прочим, поступают многие! Но, блядь, — никогда и близко не мог представить, что моя Мира — из таких!

Блядь, — какая моя, на хрен! Что я несу? Я для нее — мимолетное развлечение, постыдная игрушка, грязная тайна, которую легко от всех спрятать, — ну, естественно, судя по уровню ее жениха, наши дороги никогда не смогут пересечься. И сейчас я, как клоун, буду развлекать ее и их окружение! Это пиздец…

Впиваюсь руками в волосы, дергая их до боли. Чтобы через эту легкую боль хоть немного очнуться, прийти в себя!

На хрена тогда? На хрена все эти «люблю»? На хрена «ты лучшее, что было в моей жизни»?

Блядь, — так бы и написала, — прости, Антоха, я просто хотела повеселиться перед свадьбой. Ощутить внутри себя другой член, почувствовать разницу. Срать мне на тебя и на твои чувства, и вообще — у меня жених есть. Так что подавись и закатай губу.

Я б тогда — не искал.

Больно бы было, — пиздец, как больно, — но хотя бы понял, кто она на самом деле. А так…

Блядь, — сердце раскурочивается, разваливается на рваные куски, — потому что так и стоят ее глаза перед мысленных взором, так и вижу эту любовь в них, совершенно пьяных, и голос ее набатом гудит в висках…

С ним так же?

Так же пьянеет и комкает простыни? Так же рвет ногтями его кожу на плечах и спине?

Блядь, — это становится почти навязчивой идеей, — один порыв сейчас — подойти к заказчику и рвануть на нем рубашку, чтобы в этом убедиться. Чтобы увидеть на нем рваные следы ее ногтей.

Они свежее, чем мои? С сегодняшней ночи, в которой я, как собака, свернувшись калачиком под дверью, вздрагивал от каждого шороха, как идиот, ожидая, что она появится снова? А она в этот момент полосовала ЕГО спину, выкрикивая его имя, извиваясь в оргазме?

— Антон? — тревожный голос Эда заставляет меня вынырнуть в реальность. — Тебе плохо? Скорую, может? Брат, ты меня пугаешь!

— Нормально все, — сжимаю челюсти так, что зубы начинают трещать. — Все нормально, Эд. Правда. Начинаем.

— Да ну на хер, — какое нормально? Тох, я вытяну, ты пойти присядь. Если лучше не станет, — реально скорую вызываю.

— Нормально, сказал, — подымаюсь, сжимая и разжимая кулаки.

Что ж, — каждый должен знать свое место.

Мое — быть шутом для чужой невесты. И не только на сцене, на празднике — но и по части чувств. Пойду отрабатывать свою роль.

Решительно отстраняю Эда и первым выхожу на сцену, натягивая на лицо привычную улыбку.

— Добрый, добрый, добрый вечер, дамы и господа! — весело звучит на весь зал мой голос, тут же утопая в аплодисментах. За натренированным весельем не слышно яда, который меня убивает с каждым взглядом на нее.

Мочу какие-то шутки отработанным зажигательным голосом, кривляюсь, как самый настоящий клоун, — все взрываются хохотом и аплодисментами, а сам, блядь, — варюсь в котле с кипящей смолой, которая убивает и изнутри и снаружи.

Блядь, — ничего, кроме нее, не замечаю!

И замкнулся бы в этой боли, которая живьем с меня кожу сейчас сдирает, понимая, что боль эта — только моя, что моя прекрасная леди на деле оказалась просто пресыщенной дешевой девкой, которой острых ощущений напоследок захотелось, — но, блядь, — не могу!

Не могу, — потому что тогда бы она меня и не заметила, продолжала бы смотреть горящим фальшивым взглядом на своего жениха — такие ведь не любят, не умеют, на хрен, любить!

Так почему она дергается сразу же, как только слышит мой голос? Вспыхивает и глаз все время от меня не отводит, а ее грудь в полуоткрытом платье поднимается так высоко и так часто, что я даже отсюда, кажется, слышу, как судорожно сейчас стучит ее сердце!

Что это? Страх разоблачения? Боится, что ее жених все узнает о ее мимолетной интрижке? Или?