Блядь, — я выдаю, наверное, желаемое за действительное, — или совсем, на хрен, уже окончательно с ней помешался!

Потому что глаза, блядь, — они врать не умеют!

А в ее глазах я будто вижу отражение себя, — раздирающую пронзительную боль и любовь, которая искриться, причиняя еще больше боли… И какое-то убийственное отчаяние…

Она одна не смеется, — растянула губы в резиновой неживой улыбке и так и замерла.

Не соображаю, не вижу никого, кроме нее, кроме ее глаз, и, блядь, сплетенных с Асколовым рук, которые лежат на ее коленях.

Не понимаю смысла того, что выкрикиваю вслух, — это просто какие-то механические звуки, которые я выдаю просто на автопилоте, на автомате, кажется, перемешивая написанную для этого вечера программу с другими выступлениями, превращая все в смешанный коктейль.

Но это все, блядь — неважно.

Не важно, — понравлюсь я сидящим за столами людям или нет.

На хрена мне теперь эти бабки, этот успех?

На хрена, — если сердце вырвано и его теперь добивают, сжимая и выкручивая, эти их переплетенные руки?

— Я ведь люблю тебя, — кричу ей глазами, душой, сердцем этим полудобитым. — Люблю больше жизни! Ты — моя жизнь, Мира! Ты! Я ведь подыхаю сейчас на этой сцене под громкое ржание жующих салаты морд!

И мне кажется, что она слышит, что разбирает каждое слово, что ее глаза в ответ орут мне о той же любви, которую я видел там, у себя дома, в пустой комнате универа, на Побережье…

Блядь, — ну это же не может быть правдой!

— Зачем? Зачем все это было? — я полыхаю отчаянным непониманием!

Блядь, — насколько было бы проще не подходить к ней тогда в кафе!

Но у меня сердце дернулось, когда увидел ее, — такую неземную, такую прекрасную, до невозможности! А по щекам лились тихие безмолвные слезы…

— Я твоя, — бредом кричат мне в ответ ее глаза, — и я дергаю головой, чтобы избавиться от этого наваждения. — Вся твоя, Антон, — блядь, мне даже кажется, что ее голос звучит у меня в ушах.

И ни хрена уже не понимаю. Ни хрена. Бред и наваждение, — быстрее бы закончилась эта невыносимая пытка. Скорее бы попасть домой, — чтобы больше никогда ее не видеть, не читать этого всего в ее необъятных, невозможных глазах!

— Слишком пресно сидеть за столами и слушать шутки! — оглашаю под одобрительный гул. — Пора танцевать, — какое же веселье без танцев! Первый танец — именинника с его прекрасной возлюбленной!

Сжимаю кулаки, покрываясь испариной, глядя на то, как в довольной ухмылке расплывается Асколов. Как берет ее за руку, чуть коснувшись губами шеи. Как прижимает к себе, выходя с ней в самый центр зала… Лицо покрывается испариной, — на это смотреть реально выше моих сил.

Только почему Мира не улыбается счастливому возлюбленному?

А вместо этого так и продолжает смотреть на меня, — каким-то затравленным взглядом?

Нет, видно я все себе придумал, — и она на самом деле просто испугана тем, что я ему разболтаю.

Не переживай, Мира.

Твоя грязная тайна останется со мной. Я не стану портить тебе жизнь из-за какой-то ерунды, которая для тебя ровным счетом ничего не значила. Я не настолько подонок.

— У артистов всегда свои привилегии, — говорю в микрофон, когда их танец заканчивается. — Поэтому вторым красавицу приглашу на танец именно я! Вы ведь не против? — улыбаюсь Асколову так, что зубы сводит.

Он довольно кивает, — ну да, все любят с нами танцевать.

— Ваша невеста настолько прекрасна, что невозможно оставаться на сцене, — даже не поворачиваюсь в этот момент к Мире, — Асколов расплывается еще сильнее, проглатывая лесть. И ее все любят, чего уж. Ни разу еще не видел на корпоративах исключения.

Мира дрожит, когда я притягиваю ее к себе, обхватывая за талию.

Молчит и тяжело, надрывно дышит, — а я забываю все слова, которые хотел сказать, просто утопая в ее синих глазах. Тону в них. Тону и задыхаюсь от боли. Потому что никогда уже не выплыву. Это я, блядь, знаю точно.

— Не бойся, — мне удается очнуться только к концу танца. — Я никому ничего не скажу. Твоим отношениям с ним нет никакой угрозы.

— Антон, я, — блядь, ну почему в ее глазах слезы? Она же радоваться сейчас должна, нет? На хрена меня добивать еще?

— Я… — пытается что-то сказать, но запинается. А что тут скажешь?

Прижимаю к себе так близко, что ощущаю каждый миллиметр ее тела.

Обхватываю затылок рукой, в последний раз зарываясь лицом в ее волосы, в ее одуряющий аромат. В последний раз, — и потому глотаю его — жадно, чтобы напиться напоследок.

— У тебя с ним все будет хорошо, — хрипло шепчу в ее волосы, отпуская, наверное, слишком резко.

Танец закончился. И я больше никогда к ней не прикоснусь.

Поражаюсь, как меня не шатает, как я вообще добираюсь на сцену не свалившись по дороге.

Все. Больше даже смотреть в ее сторону не буду. Это слишком невыносимо.

* * *

— Антон? — я сижу в машине, жду Эда, чувствуя, как меня колотит. — Сказал бы тебе, что все было супер, — бормочет он, сканируя меня взглядом. — Да оно и было, я прям тебя сегодня не узнал, — ты был в таком ударе! Пять новых заказов! И суммы шикарные!

— Так что? — голос у него явно нерадостный.

— Только вот ты мне ни хрена не нравишься, друг. То тебя колотит и ты чуть не валишься, то лихорадит на сцене, будто адреналина лошадиную дозу вкололи, и вот теперь… Блядь, Тоха, только не говори, что ты присел на наркоту! Я ж тебя своими руками удавлю! Нет, сначала в больничку отправлю, а потом удавлю таки!

— Вены тебе показать? — усмехаюсь.

— Антон! Я же серьезно! Я, блядь, знаешь, сколько этого уже повидал! Это вначале только драйв и все думают, что от одного-двух раз ничего не будет! А потом живым трупом становишься и съехать с этой дряни уже не выходит!

— Да нет, Эд, все нормально, — хлопаю его по плечу. — Слишком долго не спал, три ночи так точно! Видимо, организм сорвался, уже не выдерживает.

Ее тайну я даже друзьям открывать не стану. Пусть живет спокойно, не дергаясь от страха, что все раскроется. Нет, я им, конечно, доверяю, как себе, но… Мало ли! Не зря говорят, что тайна перестает быть тайной, когда ее узнают двое! Эд не узнал Миру, — сегодня она выглядела так, что узнать нереально, а, может, просто не всматривался, — его гораздо больше потенциальные клиенты интересовали! Пусть так все и останется.

— Тогда сейчас домчу тебя первым и ложись отсыпаться.

— Нет. Я лучше пройдусь. Воздух мне нужен.

— Точно все нормально? Уверен?

— На сто процентов, — киваю, выходя. Да. Мне очень, очень нужен воздух. Чтобы все внутри проветрил. И ее выветрил из меня. — До завтра, Эд.