В марте 1913 г. в Туркестанском крае был задержан японский подданный Тайтчи Вейхара, который собирал сведения военно-стратегического характера о состоянии и пропускной способности тракта Джаркент-Кабузсай, а также о количестве и дислокации войск в городах Джаркенте, Чимкенте, Верном, Пишпеке и др. 8 июня он был осужден Верненским окружным судом.

В 1912-1914 гг. в России наблюдался массовый наплыв китайцев. Они прибывали в пределы империи в качестве мелких торговцев в разнос. Рассеиваясь и проживая без всякого надзора по всей стране, китайцы представляли потенциальный элемент для вербовки военных разведчиков в пользу иностранных держав. Об этом свидетельствовали следующие факты. В 1913-1914 гг. в пределах Варшавского военного округа было задержано несколько китайцев-торговцев, уличенных в военном шпионаже в пользу Германии. Агентурным наблюдением по Санкт-Петербургу и Москве было установлено, что китайцы-торговцы, проживающие в двух столицах, подразделялись на группы, каждая из которых представляла собой правильную, тесно сплоченную и отлично дисциплинированную организацию. В специальном циркуляре Департамента полиции от 28 июля 1914 г. на эти факты обращалось самое серьезное внимание всех должностных лиц, ведающих розыском. При этом в циркуляре специально оговаривалось, что «по сообщению Главного управления Генерального штаба японцы пользуются китайцами для организации в России шпионажа на самых широких началах». Все эти факты свидетельствовали, что Российская империя продолжала серьезно отставать в организации спецслужб.

Опыт Русско-японской войны настоятельно требовал создания эффективной спецслужбы для борьбы со шпионажем, а наличных кадров явно не хватало. Было очевидно, что события Первой российской революции серьезно затормозили процессы становления отечественной контрразведывательной службы. Лучшие силы Департамента полиции и других российских спецслужб были брошены на борьбу с революционным движением, которое реально угрожало национальной безопасности Российской империи. Особую опасность представляла связь революционеров, оппозиции и спецслужб противников России.

После упразднения секретного отдела Департамента полиции была восстановлена (правда, в неполном объеме) деятельность контрразведывательного подразделения Генерального штаба — Разведочного отделения. Сотрудники полковника В. Н. Лаврова сумели добиться существенных результатов в борьбе с военным шпионажем в столице Российской империи. Венцом его работы явилось разоблачение широко разветвленной агентуры австрийской разведки. В частности, сотрудниками Лаврова был разоблачен ее резидент барон Унгерн фон Штернберг, который передавал представителям германских и австрийских спецслужб материалы об обсуждении на закрытом заседании Государственной думы проекта закона о контингенте новобранцев. Его «куратор», военный атташе граф Спанноки, был объявлен персоной нон грата и выдворен из Санкт-Петербурга.

В августе 1910 г. В. Н. Лавров перешел на службу в военную разведку и сдал дела своему преемнику, полковнику Отдельного корпуса жандармов В. А. Ерандакову. Официально причиной отставки явилось состояние здоровья Лаврова. При медицинском обследовании у него был обнаружен начинающийся туберкулез, и он был вынужден выехать для лечения на юг Франции. Однако и там он не оставался без дела. В 1911 г. Лавров возглавил одну из самых эффективных агентурных разведывательных организаций, которая вошла в историю разведки как организация № 30. Это была первая агентурная организация в Западной Европе, созданная непосредственно ГУ ГШ для ведения негласной разведки в Германии. Сам полковник В. Н. Лавров значился в ней под псевдонимом «Иванов» и проживал во Франции как частное лицо. Связь с ГУ ГШ Лавров поддерживал через российских военных агентов во Франции — сначала барона Ностица, а затем графа А. Игнатьева. Непосредственным начальником Лаврова был талантливый российский контрразведчик и разведчик Н. А. Монкевиц.

Перед началом Первой мировой войны организация № 30 вела с территории Франции разведку в Германии и включала в себя сеть негласных агентов, в том числе в Дрездене, Франкфурте-на-Майне, Лейпциге, Мюнхене и Саксонии. Особо ценным среди них был писарь 19-го германского корпуса, добывший мобилизационные планы корпуса на 1913-1914 гг. Агентурная организация № 30 быстро разрасталась и увеличивалась количественно. Так, в проекте бюджета ГУ ГШ на содержание негласной агентуры на 1914 г. говорилось, что увеличен кредит на содержание агентурной организации полковника Лаврова в Западной Германии «ввиду выяснившейся необходимости включить в штат этой организации наблюдательного агента, который должен, с одной стороны, сопровождать начальника организации или его помощника на периодические их свидания с агентами-резидентами для выяснения и пресечения возможного за ними наблюдения со стороны германской контрразведки, а с другой — производить надлежащее обследование лиц, предлагаемых агентом-вербовщиком организации на должности агентов-резидентов».

Работа требовала от Лаврова постоянного напряжения моральных и физических сил и вызывала обострение болезни. Это приводило к частым нервным срывам, и он неоднократно обращался к руководству ГУ ГШ с заявлениями об отставке. Военный агент во Франции граф А. А. Игнатьев пытался успокоить его, предлагал отдохнуть, взяв отпуск, и подготовить себе замену. «Болезнь (чахотка), сделала его до крайности нервным и мучительно самолюбивым, хорошо, что он остается, так как для дела трудно найти более ценного человека», — писал в ноябре 1913 г. Игнатьев руководителю 5-го делопроизводства ГУ ГШ полковнику Энкелю. Через месяц Игнатьев вновь обратился к Энкелю с письмом, в котором писал следующее: «Нахожу необходимым посоветовать тебе оставить его на некоторое время в покое, не посылать запросов и т. п. Мне очень становится тяжело иметь дело с этим несчастным больным, но таким честным и хорошим человеком».

После Октябрьского переворота, в ноябре 1917 г., новое руководство ГУ ГШ обратилось со специальным запросом о Лаврове и его организации к тому же Игнатьеву. В ответ 14 ноября 1917 г. Игнатьев сообщал следующее: «Полковник Лавров имел собственную организацию и был мне представлен моим предшественником графом Ностицем на предмет передачи ему через меня денежных сумм и секретных донесений в запечатанных конвертах. В подчинении ни моем, ни Ностица Лавров не состоял, и потому никаких документов о его организации в моем управлении не имеется. Ввиду работы Лаврова под непосредственным руководством Энкеля передал Ваш запрос ему». Однако никаких документов, что Лавров работал под руководством Энкеля, в архивах не имеется. Можно предположить, что он подчинялся непосредственно руководству ГУ ГШ в лице генерала Монкевица.

Дальнейшая судьба талантливого контрразведчика В. Н. Лаврова нам не известна. Среди разведчиков и контрразведчиков Белой армии он не зафиксирован. Нам известно, что в спецслужбах стран Антантовского блока после революций и гражданской войны российский полковник Лавров также не значился. Вполне возможно, что, подобно многим представителям российских спецслужб, оказавшись в эмиграции, он занял нейтральную позицию, отказался воевать против своего народа и в то же время не перешел на службу новой российской государственности.

Таким образом, события Русско-японской войны и Первой российской революции подвели своеобразный итог развитию российских спецслужб в XIX - начале XX в. Они подтвердили необходимость реформирования военной разведки и целесообразность создания специальной контрразведывательной службы. В существенной реорганизации нуждался аппарат МВД — и прежде всего Департамент полиции, охранные отделения и Заграничная агентура. Стало очевидным, что решение задач государственной безопасности требовало не только солидного материального, но и нормативно-правового и кадрового обеспечения. Внешние противники Российской империи все больше начинали делать ставку на антигосударственные силы внутри страны, национально-освободительное движение, революционные партии и либеральную оппозицию. Опыт борьбы с японским шпионажем показал, что российские революционеры готовы идти на сотрудничество с явными антироссийскими силами, пользоваться их материальной и моральной поддержкой для достижения своих эфемерных целей. Выступая в Государственной думе, российский премьер-министр Петр Столыпин просил 20 лет внутреннего покоя для осуществления своих реформаторских начинаний, но не получил даже года.