Надо бы написать в газету. А что предложить? Переделать шоссе в проселок, как было раньше?

Он улыбнулся сам себе и выключил приемник.

Погасил свет. Завтра он и сам поедет по этой дороге, правда, по другому участку и на автобусе. Предстоит ностальгический ланч в Боргхольме.

На следующий день он сидел за длинным столом в окружении мужчин и женщин примерно его возраста. Все они возвратились на родину после долгих лет эмиграции. Лаже по лицам видно, как много повидали они на своем веку. Обменивались историями из эмигрантской жизни. Герлоф тоже решил принять участие в разговоре:

– У отца моего был знакомый в Бэде, его двоюродный брат тоже уехал в Америку. И как-то вечером ложится этот, из Бэде, спать и вдруг чувствует трупный запах. Сначала думал – галлюцинация, но жена тоже принюхивается. Решили, какой-то зверь сдох в подвале, но не ночью же искать. Уснули, а на рассвете просыпается он и видит брата в окне. Тут только до него дошло – умер он там, в Америке.

Он замолчал. Некоторые засмеялись, как будто в его истории было что-то смешное.

Девять мужчин и две женщины. Шведско-американский ланч в отеле «Боргхольм». Жареный палтус с томатным мармеладом.

Герлоф приехал в Боргхольм заранее – хотелось пройтись по когда-то родному ему городу Здесь, в гавани, стояла его лайба.

Идешь, бывало, по улице – не успеваешь здороваться, а сейчас ни одного знакомого лица. Зато туристов полно – столько никогда не было.

Он спустился к воде и постоял немного у пирса. В те времена здесь были зачалены сотни парусных лайб – таких, как у него, у кого-то побольше, у кого-то поменьше. А теперь только современные катера из стеклопластика и прогулочные яхты. Среди них есть и шикарные, но сама гавань выглядит неухоженной. Штукатурка на стенах построек искрошилась, бетон потрескался.

Но ресторан – не придерешься. Очень красиво. Светлые, только что отремонтированные залы, полы из полированного камня – возможно, кто-то из его родни добывал когда-то этот розоватый известняк в стенвикской каменоломне. Свежайший, еще пахнущий морем палтус не пережарен, в меру сладковатый, щедро сдобренный лимонным соком томатный мармелад просто тает во рту.

Но главное его внимание было приковано к соседям по столу. К возвращенцам.

Они говорили на причудливой смеси шведского и английского, но никаких трудностей в понимании не возникало.

Заказали датский аквавит. Становилось все шумнее. Посыпались байки.

– Шведская камбала хороша… но однажды на Аляске я поймал палтуса на двести килограммов…

Ингемар Грандин приехал из Сан-Пабло в Калифорнии. Одна из лам с редким именем Нурдлоф – из Нью-Хэвена. Остальные родились в Америке – в Миннесоте, Висконсине, Бостоне.

В конце концов выяснилось, что только трое из присутствующих когда-то и в самом деле эмигрировали из Швеции в Америку. Остальные родились в Америке, но все равно считали себя уроженцами Эланда.

Вид вполне мирный. Ни за что не скажешь, что кто-то из них возил Аль-Капоне по улицам Чикаго или грабил рыбацкие баркасы.

Решили завершить встречу кофе с тортом в новой кондитерской, и веселье почему-то угасло. Может, аквавит сделал свое дело.

Пошли воспоминания, как трудно пришлось эмигрантам в новой стране.

– Многие так и не расстались с картой Швеции, так и носили в бумажниках… Вернулись бы, но никак не удавалось собрать деньги на билет.

– Да, тем, кто не сумел пробиться, нелегко пришлось. Работа, работа и работа. Конца не видно, а денег все нет и нет. Особенно в лесу, это, честно говоря, crazy job, опасно для жизни. Никакой техники безопасности…

– Какая там техника безопасности! Lumbermen…[14] Кто без руки, кто без ноги. Пальцы не в счет.

К Герлофу подошел Билл Карлссон и вручил ему несколько сложенных пополам листов:

– Это то, за что ты просил.

– О чем.

– Что – о чем?

– О чем я просил. Не за что, а о чем.

– Никакой разницы, – решил Билл.

Отпечатанный на пишущей машинке список – имена и даты. Герлоф был немного ошарашен, но тут же вспомнил, что двоюродный брат Билла переворошил все церковные книги – хотел разузнать как можно больше о судьбе эмигрантов с острова.

Впрочем, не всего острова – здесь были данные только о жителях северных приходов. И только за последние сто лет. Этого вполне достаточно.

Он неторопливо водил пальцем по прыгающим строкам и вдруг остановился. Его внимание привлекли два имени:

Арон Фред, р. 1918, Рёдторп, приход Альбэке.

Свен Фред, р. 1894, Рёдторп, приход Альбэке.

Уехали в мае тридцать первого года. Люди эмигрировали и позже, вплоть до сороковых – пятидесятых годов. Но тогда уже не плыли третьим классом на корабле, а летели самолетом, и не в «Америку», а в США. Арон и Свен были из последних эмигрантов той, первой волны.

Собственно, внимание Герлофа обратило имя – Арон. Юнас Клосс слышал это имя на корабле-призраке. Но и название хутора показалось знакомым. Где он его слышал?

Арон из Рёдторпа?

И вдруг он вспомнил. Вспомнил, наклонился к Биллу и ткнул пальцем в строку:

– Этого я знаю. Арон из Рёдторпа… мы с ним работали одно время на кладбище в Марнесе… Он еще тогда говорил, что собирается в Америку. А потом я слышал, он все-таки уехал. С отцом. А уж как там у них сложилось – понятия не имею.

Бил встал, зашел к Герлофу за спину и посмотрел на запись:

– Тридцать первый год… Great depression – Великая депрессия. Не скажешь, чтобы удачно выбрали время. Тогда не только эмигрантом туго приходилось. Безработица и все такое… Хлебнули, наверное.

– Наверняка, – согласился Герлоф.

Он посмотрел на шведских американцев. Скисли малость, немолодые уже. Интересно, приезжал ли Арон хоть раз навестить родные края?

К торговцу оружием он приехал на этот раз один, на машине. Запарковался метрах в пятидесяти от дома Валла и несколько минут подождал. Никого, все спокойно.

В лучах заходящего солнца трава казалась изумрудно-зеленой, а дальше, у горизонта, виднелась дымная темно-голубая полоска моря. Идиллия, да и только. Но что-то было не так.

Он вышел из машины и хлопнул дверцей. Где-то у воды загоготали невидимые гуси, и тут же все стихло.

Одинокая хижина, выкрашенная давно выцветшей красной фалунской краской. А за ней – море. Где-то там, по ту сторону горизонта, Готланд.

– Эй, есть тут кто-нибудь?

Молчание. На зов никто не вышел.