На этот раз ее не стали сажать в тюрьму, а направили на принудительное лечение в психиатрическую клинику. Там она и осталась. На короткое время ее отпустили, но она в прачечной поссорилась и подралась с соседкой, и ее снова отправили в лечебницу. Ей постоянно давали сильнодействующие лекарства. От них она стала спокойной и покорной. Она привыкла к больнице и не хотела оттуда уходить. Она ушла в свою жизнь, которая состояла из поедания сладостей, вязания и телевизора. Медикаменты сделали ее такой вялой, что она, кажется, перестала ощущать даже саму себя. Она продолжала мечтать об Австралии, и медсестры получали большое удовольствие, постоянно спрашивая ее, когда же она туда уедет. «Скоро, — отвечала она. — Я уеду осенью». Но она не могла самостоятельно передвигаться даже по городу. Какая уж тут Австралия?

Однажды я навестил ее в лечебнице, но она не проявила ко мне ни малейшего интереса. Она помнила меня маленьким ребенком, и мне показалось, что она хотела сохранить в душе именно этот образ. Мой нынешний образ мешал ей и сбивал с толка.

Потом в больнице началось сокращение коек, и больных начали постепенно отпускать по домам. Ангела оставалась в больнице до самого ее закрытия. Хотя она была одной из самых здоровых пациенток отделения, Ангела держалась за свое место когтями и зубами. Наконец ее все же выписали и дали квартирку в Горстене. Я часто задавал себе вопрос, как она будет жить. Она была лишена нормального человеческого общения в течение восемнадцати лет. В больнице мне сказали, что ее состояние хорошее, и я этим удовлетворился.

Я ни разу не был у нее дома, хотя понимаю, что должен был это сделать. Но для меня она стала другим человеком. Это не была та Ангела, которую я знал в детстве. Она растолстела до неузнаваемости. Кроме того, я ее ни на грош не интересовал. Я отправил ей открытку с номером телефона и адресом на случай, если она захочет со мной связаться, но она не приехала и не позвонила.

— Когда ее выписали из больницы? — спросил Рейне.

Ответ заставил его содрогнуться.

— В девяносто четвертом. В августе девяносто четвертого.

Значит, Ангела, когда он встретил ее в церкви и помог надеть пальто, находилась на свободе только месяц, оставив за плечами восемнадцать лет пребывания в психиатрической клинике. Поэтому она была такой растерянной и пугливой.

Какое у нее было странное лицо. Оно было такое гладкое, как будто его не касался бег времени. Вспомнил Рейне и посещение кафе. Вспомнил, с каким беспокойством восприняла она других посетителей. Ее испугал не длинноволосый бродяга, когда они вошли. Ее испугали полицейские.

Кусочек за кусочком вырисовывалась целостная мозаика.

Преувеличенная озабоченность детского центра. Деланые улыбки социального работника. Посещения дома. Контроль. Просто у него не было раньше детей, и он воспринимал это как норму.

— Наверное, она действительно поправилась, — снова заговорил Йон. — Она встретила тебя и вышла за тебя замуж. Никогда не думал, что Ангела выйдет замуж.

— Мы хорошо жили с ней. Пока не заболел ребенок, — тихо сказал Рейне.

— Значит, она исчезла? И ты волнуешься? Ты заявил в полицию, что она пропала?

— Да, ее ищут, — уклончиво ответил Рейне. — Но мне хотелось бы найти ее раньше полицейских.

— Я понимаю. Может быть, вернемся?

Они повернули назад, к дому.

— Я тоже хочу рассказать тебе историю, — сказал Рейне. — Историю обо мне и Ангеле. Но я сделаю это в другой раз. Сейчас события в самом разгаре, и я не знаю, чем все закончится.

Йон кивнул. Весь остаток пути они молчали.

— Давай зайдем к нам и выпьем чаю, — сказал Йон, когда они подошли к дому.

Красивая жена, которую Йон представил как Сандру, заварила чай и поставила на стол свежий хлеб, сыр и сливовый мармелад. За столом они говорили о посторонних вещах, ни разу не упомянув имя Ангелы. Йон и Сандра рассказывали о Египте, дети ползали в масках по полу, понарошку рассматривая рыб Красного моря.

Рейне вежливо слушал и пил чай. В нем все дрожало после пережитого потрясения, и когда он встал, то едва не упал. Ноги стали ватными.

— Мне пора домой. Большое спасибо за помощь. Я очень рад, что познакомился с вами.

— Да, я же твой шурин, на забудь об этом, — сказал Йон, провожая Рейне в прихожую.

— Если Ангела появится, то пусть позвонит по этому телефону.

Рейне написал в блокнот номер своего мобильного телефона. Девочки, принюхиваясь, словно собаки, ползали вокруг комода.

— Я вижу тигровую акулу! — крикнула одна. — Ой, нет. Это крокодил!

Рейне вырвал из блокнота листок с телефоном и протянул его Йону.

— Если приедут полицейские, не говори им, что я был здесь.

Было видно, что Йон удивился, но промолчал. Он лишь кивнул и сунул листок в карман.

— Посмотри за Матильдой, чтобы она не натянула маску на нос и рот. Она еще мала играть такими вещами! — крикнула с кухни Сандра.

Йон осторожно снял маску с личика младшей дочки. Матильда уже была готова заплакать, но в этот момент увидела красную шапочку на сундуке и бросилась к ней.

— Это твоя шапочка? — спросила она у Рейне.

— Нет. Разве она не твоя? — ответил он вопросом на вопрос. — Или это шапочка твоей сестры?

Вторая девочка отрицательно покачала головой.

— Я думал, что ваша мама купила ее на рынке.

— Я раньше не видел ее, — сказал Йон. — Сандра, ты не покупала на рынке красную шапочку?

Сандра вышла с кухни в прихожую.

— Нет, но я видела такие шапочки на рынке. Эту я обнаружила сегодня утром, когда доставала из ящика газеты. Шапочка лежала возле почтового ящика. Я еще подумала, что потерял кто-нибудь из соседских детей. Красивая шапочка.

— Она не красивая, она грязная, — решительно заявила Матильда.

Она подняла шапочку, и все увидели на ней большое темное пятно.

— Может быть, мы случайно наступили на нее, когда вчера возвращались домой, — предположила Сандра.

Йон взял у Матильды шапочку, внимательно присмотрелся к пятну и нахмурился.

— Нет, — сказал он, — это не грязь. Это кровь.

Одной рукой Беттина помешивала суп, а тыльной стороной другой — отбросила прядь рыжих волос с лица. Запах горохового супа напомнил ей школьную столовую, и она задумалась, почему еда пахнет иначе, когда ее готовят в большом количестве.

Она четвертый день работала на новом месте. Оно ей пока нравилось. Мужчины в большинстве своем были довольно милы, хотя общаться с ними было подчас трудно — приблизительно как с малышами в детском саду. Временами она очень по ним скучала. Она приняла решение уйти из детского сада. Так она и поступила. «Я увольняюсь, — думала она, отдыхая на большой подушке и глядя на спавших вокруг детей. — Я увольняюсь. Я ухожу».