собираешься допекать из-за того, что случилось сегодня на празднике в честь Супа, то даже не начинай, – сказал он.

Она горестно рассмеялась.

– Да мне все равно, что ты там наделал, – сказала она. – Штука в том, что если на тебя плюют, то уже без разницы, что ты еще натворишь.

– Это кто на меня плюет? Никто на меня не плюет.

– Ты сам на себя плюнул.

– Иди на фиг со своими глупостями. Мне пора на работу.

– Ну так иди.

– Если мне хочется задержаться на стаканчик, пока я размышляю, как бы снова взяться за бейсбол, то это мое дело.

– Местные детишки ни во что не ставят твой бейсбол, – сказала она рассудительно.

– Тебе откуда знать? Ты за все десять лет не видела ни одного матча, который я судил.

– Ты меня все десять лет не приглашал, – сказала она.

Он осекся. Как и с большей частью историй в его взрослой жизни, он не помнил в точности, как обстояли дела, потому что был пьян, так что ответил:

– Я был лучшим судьей в истории Коз-Хаусес. Я всем приносил радость.

– Только не своей жене.

– Да иди ты.

– Мне было одиноко в браке, – сказала она.

– Хорош плакаться, баба! Еда на столе. Крыша над головой. Чего еще тебе надо? И где, кстати, церковные деньги? Я из-за них хлопот не оберусь!

Он поднял «Конг» к губам и с шумом сделал большой глоток. Она молча наблюдала, а потом сказала:

– Ты виноват не во всем.

– Естественно. Это я, что ли, деньги спрятал.

– Я не о том, – сказала она почти меланхолично. – Я говорю о давних деньках твоего детства. Об тебя только и делали, что вытирали ноги. Ты никогда не жаловался. Это я в тебе и любила.

– Ой, женщина, родителей моих не трожь. Они давно мертвы.

Она задумчиво наблюдала за ним.

– И вот ты здесь, – сказала она грустно, – старик, паясничаешь у бейсбольного поля, смешишь людей. Даже мальчишки уже за тобой не идут.

– Еще побегут, когда я загоню их на поле. Но сперва надо снять претензии насчет капусты Рождественского клуба. Ты держала деньги в зеленой коробочке, это я помню. Где она?

– В церкви много денег.

– То бишь коробочка – в церкви?

– Нет, дорогой. Она в Божьих руках. Собственно, в Его ладони.

– Это где, женщина?!

– Ты бы вынул из ушей бананы, – сказала она, уже раздраженная.

– Хватит меня за нос водить, черт тебя дери! Пастор заявляет, будто церковь вложила в фонд три тысячи долларов. Вруны теперь как на деревьях растут. В Пяти Концах утром по воскресеньям про деньги каркает больше народу, чем приходит в пасхальный месяц. И все облизываются на эту коробку. Дигс Уизерспун говорит, что отдал четыреста долларов, а у этого дурака в кармане не звенело больше двух пятицентовиков с тех пор, как Мафусаил[31] женился. И что мне прикажешь делать?

Она вздохнула.

– Если любишь человека, его слова должны быть для тебя так важны, что будешь слушать внимательно.

– Да что ты городишь!

– Я говорю то, что ты хочешь услышать, дурень.

И пропала.

Несколько минут он дулся. В церкви денег не было. Они с Сосиской обыскали маленькую постройку раз десять. Хотелось пить, и он перевернул бутылку «Конга», только чтобы обнаружить, что в ней ни капли. Но в этом подвале были и другие заначки радости. Он поднялся, припал на колено и пошарил рукой под ближайшим буфетом, ничего не нашел и тут услышал за плечом звук открывающейся двери и увидел затылок Сосиски, который вошел и скрылся из виду за большим генератором на другой стороне подвала.

– Сосиска? – окликнул он.

Ответа не было. Он слышал, как Сосиска кряхтит и гремит инструментами. Тогда сказал:

– От меня можешь не прятаться. Я еще не запамятовал, что где-то здесь три бутылки «Конга».

Словно в ответ что-то затрещало, и огромный генератор заревел, наполнил шумом помещение. Пиджак поднялся и прошаркал вокруг, обнаружив за генератором Сосиску, чуть ли не распростертого ниц, по плечи в недрах древнего ревущего электрогенератора той же самой модели, что поставила в тупик Руфуса в котельной Вотч-Хаусес. Сосиска вытянулся на боку, мрачно зыркнул на Пиджака, потом опять вернулся к генератору, который горестно заикался.

Пиджак взял ящик и поставил рядом. Сосиска лежал без шляпы. Его голубая форма жилконторы была потрепана и заляпана смазкой. Он снова посмотрел на Пиджака и обратно на ревущий двигатель. Не произнес ни слова.

Пиджак перекричал грохот:

– Прости, Сосиска. Я сам пойду в полицию, чтобы все было честь по чести. Объяснюсь и спрошу, когда мне покинуть город.

Сосиска усмехнулся, не отрываясь от ревущего двигателя.

– Ты дурак дураком.

– Я не думал никаким видом или манером втягивать тебя в эту чепуху, Сосиска.

Тогда Сосиска просветлел и вынул из внутренностей машины длинную руку для рукопожатия.

Но Пиджак только уставился на нее исподлобья.

– Я же извинился. Чего ты мне левую руку суешь? Знаешь ведь, что не к добру.

– А. Прости. – Сосиска торопливо вынул из генератора правую. Удовлетворенный, Пиджак пожал ее и уселся на ближайший ящик.

– Где «Конг»? – перекричал он шум.

Сосиска залез под ближайший верстак и извлек стеклянную бутыль объемом с кварту[32], полную прозрачной жидкости, осторожно подтолкнул к Пиджаку, потом вернулся к генератору и стал всматриваться внутрь.

– Эта хренотень отрубается каждую неделю, – сказал он.

– У Руфуса в Вотч-Хаусес та же беда, – прокричал Пиджак. – Эти проекты строили в один год. Одинаковые квартиры, туалеты, генераторы, всё. Хлам, а не генераторы.

– Но я о своих забочусь.

– Руфус говорит, штука не в генераторах. А в злых духах.

Сосиска хмыкнул, что-то подкрутил, и механизм снизил уровень децибелов до приемлемого.

– Никакие это не чертовы духи.

– Крысы? Может, муравьи?

– Не в это время года. Даже муравьи не такие дураки, чтобы лезть в эту штуковину. Проводка хреновая, вот что. Древняя, как Мафусаил. Да и нахимичили с ней. Тот, кто это собирал, одной рукой дергал себя за причиндалы, а второй – химичил с проводами.

Пиджак снова отпил из бутыли и протянул ее Сосиске, который сделал долгий глоток, вернул сосуд Пиджаку и снова уставился в нутро старой машины.

– Такой придури еще свет не видывал, – сказал он. – В этом здании тридцать две квартиры. Эта штука подает электрический ток только в четыре. И подсоединена к другой. – Он кивнул на второй большой генератор на стене в противоположном конце помещения, отделенный от первого морем забивавшего подвал хлама: старые раковины, кирпичи, метлы, сор, велосипедные запчасти, швабры, туалетные запчасти – и старые деревянные часы с маятником. – Видать, строил кто-то пьяный в дым, раз так их раскидал вместо того, чтобы сделать всего