– Отвяжись, – отбрила она. – Он разбирается в растениях лучше всех в округе. Уж точно получше тебя.

– Главное, за порог его не пускай.

– Не переживай. Он дьякон в церкви цветных – Четыре Конца, или Четыре Кольца, или как ее там.

– Пять Концов.

– В общем, он оттуда. Дьякон. – Она продолжала кромсать зелень.

Слон пожал плечами. Он понятия не имел, чем занимаются дьяконы. Старика он смутно припоминал – один из цветных, которые ходили в церковь в квартале от его товарного вагона. Забулдыга. Безобидный. Церковь находилась на противоположной стороне улицы, а вагон – со стороны гавани. Хоть они и существовали близко, разделенные тянувшимся вдоль квартала заросшим пустырем, они оставались друг для друга чужими. Но Элефанти считал цветных идеальными соседями. Не совали нос. Не задавали вопросов. Вот почему несколько лет назад его парни выловили ту бедняжку из гавани, когда она всплыла в доке. Он многие годы видел, как она ходила в церковь, приветственно махала ему, а он махал в ответ. Дальше их знакомство не заходило, хотя в Козе, где итальянцы и черные жили бок о бок, но общались редко, и это значило немало. Он не знал и не слышал о том, как ее занесло в район гавани, – не его это дело, – но смутно припоминал, что среди цветных у нее остался кто-то родной. Следить за новостями о местных вроде нее он предоставлял своему бригадиру. У самого Слона на это не хватало времени. Он только знал, что каждое Рождество с тех пор, как его парни выловили дамочку из воды, цветные из церкви оставляли у его вагона два пирога с бататом и жареную курочку. И почему все люди не могут так ладить?

Он смерил взглядом матушку, пока та нарезала травы. Она надела отцовы старые строительные башмаки, а значит, тоже планировала сегодня рыться в саду. Он знал, что в башмаках, домашнем халате, фартуке и с неухоженной шевелюрой она выглядела как пришелица с другой планеты. Но в свои восемьдесят девять она уже могла вытворять все, что пожелает. И все же Элефанти беспокоился о ее здоровье. Заметил, с каким трудом она режет, как скрутило ее загрубевшие руки. Ревматоидный артрит, диабет и эндокардит брали свое. За последние несколько недель мать несколько раз падала, а роптания врачей насчет слабого сердца уже были не просто роптаниями, а переросли в откровенные предостережения, выведенные красной ручкой на рецептах, на какие она, конечно, и не глядела, предпочитая растения, которые, божилась она, либо укрепляют здоровье, либо их просто хорошо иметь, чтоб были, – их названия он зазубрил с детства: птичья вишня, колючая аралия, бензойная линдера, а теперь – фитолакка.

Он следил, как она мучается с ножом. Подозревал, что, когда он уйдет, дальше за нее резать станет старый цветной садовник. Это было видно по чистым срезам на стеблях, туго перехваченных резинкой, или на корнях. Втайне он радовался, что она не прислушивалась к его неодобрению посторонних в доме. Хоть кто-то – лучше, чем никого. Они оба знали, что ее жизнь на исходе. Три месяца назад она заплатила Джо Пеку, чья семья управляла последней итальянской погребальной конторой в районе Коз, чтобы они раскопали тело папы на кладбище Вудлоун и перезахоронили поглубже. На заполненном кладбище не осталось места для новых могил, так что, по ее плану, ее саму нужно было зарыть на том же участке поверх его отца. Для этого требовалось зарыть отцовский гроб на двух с половиной метрах вместо обычно двух. Пек заверил, что займется этим лично. Но Слон сомневался. Все, что говорил Джо Пек, могло оказаться враньем.

– Ты никого не посылала проверить участок, который обещал разрыть Джо Пек?

– Я же говорила. Я сама могу справиться.

– Ты ведь знаешь, что Джо говорит одно, а делает другое.

– Я пошлю своего цветного.

– Ему нельзя разнюхивать на кладбище. Его арестуют.

– Он знает, что делать.

Элефанти сдался. Пусть хотя бы будет кому присмотреть за ней, пока он съездит на север в Бронкс по адресу Губернатора.

Он вздохнул, поднялся из-за кухонного стола, снял галстук с ближайшей дверной ручки, накинул на шею и перешел к зеркалу в зале, чтобы завязать, чувствуя облегчение с примесью – вопреки себе – капельки возбуждения. Для себя он уже решил, что история Губернатора о так называемой спрятанной добыче – великом сокровище, которое отец затаил где-то в вагоне или на складе, – просто басня. И все же несколько ненавязчивых звонков и вопросов к матери подтвердили, что история Губернатора правдива хотя бы отчасти. Элефанти убедился, что в течение двух лет Губернатор был единственным другом и сокамерником папы в Синг-Синге. Еще папа несколько раз упоминал о Губернаторе в разговорах с матерью, будучи на пороге смерти, но она божилась, что не прислушивалась.

– Он сказал, что хранит что-то для друга и что оно в руках Божьих, – пересказала она. – Я не обратила внимания.

– Он сказал «в руке Божьей» или «в Божьей ладони»? – уточнил Элефанти, вспоминая стихи, которые читал Губернатор.

– Ты сам там был! – резко ответила она. – Ничего не помнишь?

Но Элефанти не помнил. Ему было девятнадцать, он готовился унаследовать дело под началом семьи Горвино. Умирал его отец. Требовалось заступить на его место. Хватало, о чем подумать. В то время он захлебывался в собственных запутанных, закупоренных чувствах. Было не до Бога.

– Не помню, – сказал он.

– Под конец он чего только не городил, – сообщила мать. – Папа не ходил в церковь с тех пор, как освободился из тюрьмы, так что я не обращала внимания.

Элефанти проверил все схроны – те, к каким у него имелся доступ, а таких было больше, чем он сообщал клиентам, – и остался несолоно хлебавши. Переворошил и собственную память, но она играла с ним шутки. Он помнил, что в детстве отец несколько раз повторял… «Жди Губернатора. Он расскажет безумный стишок! Будь наготове». Но какой подросток слушает своего отца? Да и все равно отец рассказывал без подробностей. Общался только кивками и бурчаньем. В их мире облекать мысли в слова – дело опасное. Зато если батя облекал что-то в слова, на то был резон. Это имело значение. Так что папаня явно передал ему что-то важное. Но что? Чем больше Элефанти размышлял, тем больше запутывался. Ответ, если такой вообще есть, может знать Дрисколл Стерджесс, решил Слон, – сам Губернатор. Так что он позвонил и договорился о встрече – чтобы, наверное, успокоиться, узнав ответ.

Элефанти похватал куртку и ключи от машины, чувствуя нервное возбуждение. Уже сама поездка в Бронкс больше всего остального была для него встряской. Он в