Ни я, ни Тимур с Ритой объективно не справлялись с этой задачей. И если у ребят получилось выходить отсюда в более-менее в живом состоянии, то я буквально умирала внутри, наблюдая одну и ту же неизменную картину замкнутого в себе Леши, который раньше был сама радость и позитив, а сейчас превратился в опустевшую оболочку. Лишь внешние упоминания остались от того мужчины, который забрал меня из дома. Который так быстро смог подобрать ключик к моему замурованному сердцу.

— Леш, так нельзя, — прикрыла дверь и повернулась к нему. Мужчина отвернулся к стене, как обычно. Сейчас была именно та поза, что красноречивее всего вопила о его настрое. Я понимала, что разговор может вылиться в нечто неприятное, но это и для меня уже становилось невыносимой картиной.

— Я сам разберусь, как надо, а как не надо!

Просто эмоции, Мира, не обращай внимания. Потом вы еще посмеетесь над этим, обязательно. Превозмогая всю себя, постаралась ответить спокойно.

— Сделаю вид, что не услышала этого.

Леша развернулся ко мне и взглядом, наполненным гневом, припечатал к месту.

— Нет, услышишь ты меня. Еще как услышишь, Мира! Зачем я тебе нужен? Зачем? А? Жалость решила проявить, так не надо ее проявлять, я тут справлюсь, не нужно меня жалеть, не нужно тратить свою жизнь на меня, не нужно быть матерью Терезой. Очевидно же, что я не встану. В этот раз точно нет, не может так везти дважды, не с моим еврейским счастьем, Мира. И я не позволю тебе гробить свою жизнь! — каждое слово больно впивалось в мое сердце острым кнутом. Не думала, что может быть настолько больно, но вот…оказывается бывает больнее, чем при приступах.

— Что ты такое говоришь? — голос ломался, а все тело словно в прорубь с ледяной водой опустилось.

Повисла пауза, болезненная и удушающая. А затем Леша посмотрел мне в глаза и практически по слогам прошептал:

— Лишь только что ты свободна, абсолютно вольна делать то, что хочешь, можешь больше не приходить и не тратить время на калеку.

Калеку? Ком камнем осел в глотке, ни глотнуть, ни продохнуть.

— Как ты? Как ты можешь?

Мне в голову не пришло бы, что он мог такой ляпнуть. Так уж сильно ударить. Но, как говорится, дерьмо случается.

— Я могу. Могу если не все, то очень многое. Тимур отдаст тебе все документы, я переписал на тебя много чего, в деньгах нуждаться не будешь, так что сейчас ты свободна Мира.

Если бы он просто застрелил меня на месте, было бы проще. Легче и куда уж лучше.

ЛЕША

— Зачем ты пришла? Сколько ты еще будешь сюда ходить? — я сорвался на крик, не выдержал просто. Меня до боли бесило ее упрямство, из раза в раз я прогонял, а она возвращалась, смотрела на меня этими своими огромными глазами, Бэмби бля.

Тогда, в первый раз, когда я поставил ее перед фактом, что между нами все кончено, она только всхлипнула, прикрыла рот ладошкой и посмотрела на меня с таким неприкрытым разочарованием, что самому лезть на стену захотелось от тупой безысходности. А потом она поднялась и вылетела из палаты шарахнув дверью, оставив меня в гробовой тишине и такая беспросветная тоска одолела, что хоть вой.

Я не хотел, никогда не хотел видеть слезы на ее глазах, она не должна плакать, только не из-за меня, да и вообще не должна, знал, что причиняю боль, что слишком груб, но разве мог иначе? Она стала для меня всем, я, блядь, в кои-то веки начал домой возвращаться с улыбкой, потому что там была она. Тогда мне казалось, что я могу дать ей все, о чем только попросит, бросить к ее ногам весь мир, лишь бы улыбалась и смотрела на меня так, как могла только она.

Как пацан малолетний втрескался, дышать без нее не мог, словно кислород. А теперь что? Что я могу дать ей теперь? Деньги? Беззаботную жизнь? Этим я могу обеспечить ее, оставаясь в стороне, а привязывать молодую девчонку к калеке — верх эгоизма, а я ни хрена не эгоист и реально смотрю на вещи.

Я ни черта не чувствую, в прошлый раз мне потребовалось полгода, чтобы только встать, но тогда я хотя бы чувствовал, а сейчас… В одну и ту же реку нельзя войти дважды, и в отличии от Миры я это понимал. Смирился. Нет, я не жалел себя и не хотел, чтобы она жалела. Она здорова, во всяком случае будет, я знаю, как только более-менее пришел в себя, потребовал подробный отчет от ее докторов, единственное, что было важно — ее состояние.

У нее есть все шансы на нормальную, полноценную жизнь и в этой жизни нет места калеке, пусть пока она этого не понимает. Я отдал ей почти все, что у меня было, прекрасно зная, что в случае чего, моего сына она не обидит, только часть бизнеса, что принадлежала мне, отдал в распоряжение Борзого, себе оставил только квартиру. Она об этом пока не знает, Тима должен был отдать ей только документы на новую квартиру и карту к счету с приличной суммой. Когда-нибудь потом узнает и об остальном, когда начнет жить своей жизнью, когда искоренит в себе ненужные чувства и забудет о моем существовании. Авария многое дала осознать, случись со мной что, у нее бы ничего не осталось. Я чудом выжил, чудом пришел в себя и остался в своем уме. И как только это стало возможным, потребовал нотариуса и попросил Борзого подготовить все, что было нужно.

— Я спрашиваю, зачем ты пришла, почему до тебя никак не доходят очевидные вещи?

— Зачем ты так? — она опустила глаза, прикусил губу, явно пытаясь сдержать слезы, а мне с каждой минутой все сложнее удавалось «держать лицо», потому что невыносимо было смотреть на нее такую: маленькую, уставшую, с опухшими от слез глазами — и продолжать гнуть свою линию, давить, гнать, чтобы окончательно разочаровалась, обиделась, возненавидела в конце концов. Чтобы не рвала мне душу этими преданным по-собачьи взглядом.

— Как, Мира, как? Хватит сюда шататься, тебя выписали, у тебя все есть: квартира, деньги, что тебе еще нужно? — я понимал, что несу чушь, знал, что все это ей не нужно, но должен был найти подходящие слова, чтобы наконец избавить ее от своего общества. Пусть ненавидит, пусть будет больно, это пройдет, все проходит. Главное, чтобы не тонула вместе со мной в этом болоте.

— Зачем мне все это без тебя? Мне не надо, мне ничего от тебя не надо, — она все-таки не выдержала и расплакалась, вот так, стоя передо мной, глядя мне в глаза, глотала слезы и смотрела так, что хотелось сквозь землю провалиться. — Я же люблю тебя.

Я и в прошлый раз это услышал, виду не подавал. Зачем? Будь мы в иных условиях, будь все иначе, я был бы счастлив услышать эти слова, а сейчас…сейчас они были похожи на насмешку.

— Иди, Мир, не надо путать жалость и чувство благодарности с любовью, ты еще слишком маленькая, рано тебе о любви заикаться, — произнес цинично, будучи уверенным, что попаду в цель, что ее это заденет.

И я оказался прав, страх и отчаяние во взгляде, сменились гневом.

— Маленькая? Значит, как трахаться со мной, так я не маленькая, а для любви маленькая? Знаешь что, Аверин, ты чертов лицемер, не ты ли еще недавно говорил, как важно бороться, не сдаваться? Не ты ли называл меня эгоисткой? Так вот, Леша, ты гребанный эгоист! И позволь мне самой решать, что я чувствую, единственный, кто здесь испытывает жалость — это ты! Жалость к себе. А я действительно тебя люблю.