Защитники этой утки, похоже, полагают, что лексический запас языка отражает среду обитания его носителей. Как общее соображение о языке это звучит вполне правдоподобно — языкам свойственно содержать слова, нужные его пользователям, и не содержать слов для обозначения неведомых пользователям вещей. Но байка про эскимосский утверждает большее: якобы язык и культура так тесно между собой связаны, что, по сути, являют собой единое целое. «Эскимосский язык» и «заснеженный мир эскимосов» зависят друг от друга. А это совершенно иное утверждение, и именно оно лежит в основе споров о переводимости разных языков.

Открытие и понимание того, что делает разные языки разными, но и объединяет их, имеет интересную современную историю. На лекции по индийской культуре, прочитанной в Лондоне на заседании Азиатского общества в 1786 году, английский судья, работавший в Бенгалии, высказал утверждение, которое перевернуло давнишнюю уверенность в превосходстве языков «цивилизованного» Запада над малыми наречиями остального мира:

Это выступление принято рассматривать как пистолетный выстрел, давший старт захватывающей гонке, которая продолжалась значительную часть XIX века. В ходе этой гонки составлялась карта всех языков мира и выяснялись их взаимоотношения, строились генеалогические деревья, в основе каждого из которых лежал единый прародитель. Но даже в Старом Свете нашлись языки — например албанский — вообще без близких родственников, и один из них оказался большой занозой. Баскский язык, на котором говорят на севере Испании и на юго-западе Франции, настолько отличался от всех остальных, что не вписывался ни в одну «семью». Вильгельм фон Гумбольдт, старший брат известного путешественника Александра фон Гумбольдта, выучил этот странный язык и составил его грамматику{89}, создав тем самым интеллектуальные орудия, которые в упрощенной форме и привели к возникновению Великого эскимосского словарного обмана.

Фон Гумбольдт был поражен не столько количеством баскских слов для обозначения разных вещей, сколько крайне своеобразной структурой языка. Ему казалось, что грамматика баскского — ядро и одновременно зеркало баскской культуры. Это наблюдение было обобщено до теории: благодаря различиям в формальных свойствах языков каждый язык открывает путь в особый ментальный мир{90}. Баскский не может быть «сведен» к французскому, немецкому или еще какому-то языку. Он — это он, воплощение и причина «баскскости». Разные языки — это разные миры, считал фон Гумбольдт, и изобилие существующих на Земле языков следует рассматривать как сокровищницу, где хранятся орудия для различных способов мышления.

Наблюдение «другие народы думают не так, как мы» было сделано задолго до эссе фон Гумбольдта, но бо́льшую часть человеческой истории с ним обходились очень просто. С точки зрения греков, «варвары», которые не умели говорить по-гречески, явно не могли сказать ничего интересного. Аналогичным образом, с точки зрения французских грамматистов XVII века, носители других языков могли лишь отдаленно приблизиться к подлинному мыслительному процессу, который был по-настоящему возможен лишь на латыни или французском. В колониальную эпоху, когда отличия других языков считались подтверждением интеллектуальной неполноценности тех, кто не имел счастья родиться французом (или греком, или римлянином и так далее), требовалась большая смелость, чтобы высказать идею, с которой выступил фон Гумбольдт. Подобно бенгальскому судье сэру Уильяму Джонсу, фон Гумбольдт дерзнул утверждать, что другие языки предлагают носителям «западноевропейского» замечательный интеллектуальный ресурс.

Завоевание и расширение колоний привело европейцев к встрече с языками еще более своеобразными, чем баскский. Некоторые из них, хаотически разбросанные по всему миру, действительно очень необычны. Представьте себе язык, в котором нет слов для «лево» и «право», а для ориентации в пространстве используются стороны света. В предложении «На твоей юго-западной ноге сидит муха» может подразумеваться как правая, так и левая нога, в зависимости от расположения собеседников по отношению к сторонам света. (Это не так удивительно, как может показаться: на современном «манхэттенском» языке тоже говорят «пойдете отсюда вверх». К несчастью для многих заблудившихся туристов, это указание нельзя перевести на французский как tournez à gauche[80] или à droite[81], если вы не знаете, в какой стороне север.) А, например, носители языка куук-таайорре, живущие на австралийском полуострове Кейп-Йорк, раскладывают упорядоченные наборы (предположим, числа от одного до десяти или фотографии людей с детских лет до зрелости) не слева направо и не наоборот, а с востока, где бы ни находился этот восток по отношению к столу, за которым сидит опрашивающий их лингвист-антрополог{91}.

Но бывают языки еще более странные. В языке нутка, на котором говорят на тихоокеанском побережье Канады, положено отмечать тот или иной характерный физический признак человека, к которому обращаются или о котором говорят, с помощью суффикса или добавления внутрь слова бессмысленных согласных. Отдаленное представление о подобных вставках могут дать вульгарные инфиксы разговорного английского, вроде: fan-bloody-tastic[82]. Физические классы, выделяемые в языке нутка, — это дети, чрезмерно толстые люди, необычно низкорослые, имеющие дефекты глаз, горбуны, хромые, левши и мужчины, совершившие обрезание{92}.