Конечно, стопроцентных совпадений не бывает — мир устроен не так. Но утверждать, что форму перевести невозможно, на том лишь основании, что это еще ни разу не было сделано абсолютно безупречно во всех отношениях, так же неразумно, как утверждать, что высококачественное шитье «математически невозможно», потому что у вас никогда не было костюма, который бы идеально сидел.

Не найдя своего чемодана на багажном транспортере аэропорта, расстроенный пассажир идет к столу обслуживания авиакомпании и жалуется, что его багаж пропал. Дежурный вполне резонно просит представить доказательство, например багажную квитанцию, и подробное описание пропавших вещей, чтобы их было легче найти.

Утверждая, будто поэзия непереводима, стоило бы следовать примерно такой же процедуре. Конечно, стойка регистрации для поэтических эффектов не предусмотрена, поэтому квитанцию взять неоткуда. А вот представить описание пропавшего стоит. Если описания нет, то говорить, что нечто под названием «поэзия» пропало, — все равно что заявлять авиакомпании, что потеряли багаж, у которого нет никаких идентифицирующих признаков. Вряд ли от этого будет толк.

Читатель, заявляющий, что при переводе пропала поэзия, тем самым утверждает, что у него есть оригинал (в котором поэзия есть) и перевод (где ее нет). Иначе нельзя жаловаться на пропажу, а тем более объявлять, что пропала именно поэзия.

Чтобы утверждать, что при переводе с одного языка на другой пропала поэзия, недостаточно просто хорошо знать оба языка. Претензии будут убедительными, только если вы настолько хорошо знаете языки и их поэтические традиции, что способны почувствовать весь букет поэтических эффектов в обоих. Мало кто удовлетворяет этим условиям, но сам по себе такой тест вполне разумен.

Именно этим базовым условиям нужно удовлетворять, чтобы объявлять о потере поэзии в любом из направлений — как при переводе с иностранного языка на ваш (например, при чтении Гомера в переводе Джорджа Чапмена), так и при переводе с вашего языка на иностранный (если, например, вы хотите сказать, что французский, испанский или японский перевод стихотворения Rivers and Mountains[76] Джона Эшбери не трогает вас так, как трогает английский текст). Только обладая такими познаниями в языках и поэзии, можно с уверенностью заявлять о пропаже. Но даже и в этом случае будет трудно описать, что именно пропало.

Жалоба не станет убедительнее, если сказать, что в переводе связь между звучанием и смыслом не такая, как в оригинале. Когда звуки из-за разности языков меняются, а смысл в целом — пусть не совсем в точности — сохраняется, отношение между ними, которое все лингвисты со времен Фердинанда де Соссюра считают произвольным, неизбежно изменится.

Вера в то, что «поэтичность поэзии» — это как раз отношение между звуком и смыслом, широко распространена в преподавании английского и других современных языков. Однако из этого вовсе не следует, что после перевода стихотворение теряет свою поэтичность. В новом стихотворении на новом языке, отражающем и воссоздающем старое, звук и значение тоже связаны неким отношением. Оно иное, чем в оригинале, но это не причина — совсем не причина! — утверждать, что стихотворение лишено поэтичности. Конечно, перевод может быть ужасен, притом что оригинал превосходен. Мало кто из поэтов пишет только превосходные стихи. Однако здравый смысл подсказывает, что качество переводного стихотворения никак не связано с тем, что это перевод. Это исключительно плод мастерства поэта, независимо от того, что он действует еще и в роли переводчика.

Возможно, вам не нравится стихотворение Дугласа Хофштадтера, процитированное в начале этой книги. Возможно, стихотворение Клемана Маро нравится вам гораздо больше. Но единственное, что вы можете обоснованно утверждать об их разнице, — это то, что Хофштадтер в данном случае очаровал вас меньше, чем Маро. Если бы вы не знали, что трехсложные стихи Хофштадтера передают чувства, впервые выраженные кем-то другим в форме, тесно с ними связанной, они вам все равно могли не нравиться, но вы бы и не подумали объяснять свое разочарование тем, что поэзия потерялась при переводе. А поскольку именно так и обстоит дело — как наверняка и в случае многих других поэтических строк, известных вам на родном языке, про которые вы не знаете, что семантически и формально они связаны со строками или строфами, написанными до них на другом языке, — то вы не можете обосновывать свое неприятие перевода Хофштадтера тем, что его неидеальное качество объясняется потерей поэзии при переводе. Точно такая же логика применима и в том случае, если стихотворение Хофштадтера нравится вам гораздо больше, чем стихотворение Маро. Или если вас убедили, что французское стихотворение Маро не первично, а наоборот — порождено стихотворением Gentle gem… На самом деле у обычного читателя стихов зачастую нет возможности определить, перевод ли это, и если да, то до какой степени. Поэты занимаются имитацией, плагиатом, скрытой контрабандой и переводом от начала времен.

Данте, Жоашен дю Белле, Александр Поуп, Людвиг Тик, Август Вильгельм Шлегель, Борис Пастернак, Райнер Мария Рильке, Эзра Паунд, Жак Рубо, Роберт Лоуэлл, Чарльз Кеннет Уильямс — какого великого поэта ни вспомни, почти наверняка он окажется еще и переводчиком. В западной традиции нет водораздела между сочинением стихов, выполнением переводов и переводом стихов. Поэтические формы — сонет, баллада, рондо, пантум, газель — уже лет восемьсот переходят из одного языка в другой, и языки эти так непохожи друг на друга, как французский, итальянский, русский, персидский, английский и малайский. Поэтические стили — романтизм, символизм, футуризм, акмеизм, сюрреализм — характерны для европейской поэзии в целом, будь она немецкой или польской. Каждая так называемая поэтическая традиция складывается из других традиций. Вместо сомнительного утверждения, что при переводе поэзия теряется, следует признать более очевидный факт: со многих точек зрения история западной поэзии — это история поэзии переводной.

Несмотря на это, в конце 2007 года высказывание poetry is what is lost in translation[77] цитировалось на 666 веб-страницах, а когда я снова сделал поиск в мае 2011-го, их число превысило 20 000. Еще удивительнее, что почти во всех случаях авторство приписывается американскому поэту Роберту Фросту. Но Фрост, говоря это в интервью, всего лишь объяснял свой подход к верлибру, в котором «поэзия… такова, что при переводе и стихов и прозы она пропадает»{80}. Оказалось, что у утверждения о потере поэзии при переводе, как и у многих других устоявшихся мнений о переводах, нет особых оснований.

Тем не менее поэзия действительно ставит перед переводчиками задачу не просто трудную, но в некотором смысле превосходящую возможности перевода. Мне, как и многим, очень нравятся стихи, которые я выучил в юности. Я к ним особенно привязан и само их звучание ценю не меньше, чем смысл. В те времена я был студентом и стихи читал на иностранных языках — в основном, чтобы учить сами языки. Я не жалел усилий, чтобы понять эти стихи, и, возможно, поэтому с тех пор их помню: