ты к Ягайлле, ты будешь ему очень желанен, принсёшь ему мир, тебя не заподозрят, потому что тебе самому нужно с ним объединиться. Пусть помирится со мной, упадём потом, как молния, на головы этих разбойников.

Его глаза загорелись.

– Езжай с этим от меня к Ягайлле, скажи ему, пусть отдаст мне вотчину; мы помиримся – иначе Литва под их мечом погибнет. Нас обоих ждёт неволя, подданство, погибель, смерть.

Витовт говорил быстро, порывисто, и схватил руку Семко, которую он сжал в своей железной ладони.

– Езжай от меня тайным посланцем, – прибавил он, – сделай это для нас. В Польше за тебя другие будут воевать, а там никто тебя не заменит. Не доверяй этого никому, не посылай вместе себя никого, сам, один езжай.

– Говори, ты согласен? Нет?

Семко маленько подумал; не знал, как поступить, он собственным ушам не верил, да и тревога какая-то охватила.

– Вы хорошо это взвесили? – спросил он, подумав. – А если раздражённый Ягайлло отвергнет мир и сам об этом донесёт крестоносцам?

– Он не сделает этого! – ответил Витовт. – У меня имеются доказательства, что он хочет помириться. Это согласие необходимо ему равно, как и мне. Только мы вдвоём можем победить беспощадный Орден.

Когда Витовт это говорил, сопровождая его слова, звучала любовная немецкая песня, которой аплодировали сидевшие за столом. Стучали кубками, звенели жбанами в такт музыке и разговор можно было вести без опасения, что подслушают. Семко тревожно озирался вокруг, а Витовт, несмотря на запал и горячность, внимательно следил за движениями немцев.

Для отвода глаз он дважды с Семко подходил к лютнистам, некоторое время стоял рядом с ними, достал деньги и бросил им горсть на вытянутые ладони. Казалось, он наслаждается песней и музыкой.

Молодому князю нужно было время, чтобы остыть от испуга и тревоги, какими его наполнило требование Витовта.

Они пришли невовремя, именно тогда, когда он должен был отправить для Бартоша подкрепления, дабы отобрать Калиш, который охраняли слабо.

Он думал и о том, что это путешествие ему будет тяжело скрыть и утаить от всех. С другой стороны примирение с Ягайллой, который был очень недоволен обеими князьями Мазовецкими, именно теперь было для него очень желанным. Отказать в услуге Витовту он не хотел.

Но что, если Орден, у которого везде были свои люди и доносчики, узнает о его поступке против него?

Погружённый в эти мысли, Семко не сразу отвечал Витовту, бормотал что-то непонятное, оттягивал. Он чувствовал, что, однажды поклявшись, будет связан. По отношению к крестоносцам князь не имел никакой щепетильности.

Из истории того времени легко убедиться, как редко сохраняли кому-либо верность вопреки собственным интересам, каким заманчивым было предательство в то мгновение, когда станивилось возможным. Грешили с огромным легкомыслием, с уверенностью, что грехи отпустят, потому что никто не был без греха.

Один только страх мог удержать Семко, но именно благо, стоявшее на первом месте, толкало на этот шаг. Под предлогом необходимости повидаться с братом, похода в Черск и Варшаву Семко казалось возможным забежать в Вильно.

Дело имело очень большое значение и действительно могло привести на его сторону Ягайлло.

Витовт дал ему подумать. Они поглядели друг другу в глаза.

– Ты хочешь это сделать для меня? – повторил Витовт.

– Хочу, верь мне, но думаю над средствами. От тебя и меня зависит тайна, что если это откроется? – говорил Семко.

– У тебя нет нескольких верных людей? Или тебе по несколько дней в лесах на охоте не доводилось проводить? Так трудно сбежать в Вильно?

– Поверит ли Ягайлло слову? Вы что-нибудь дадите мне для него? – спросил Семко.

Витовт к нему наклонился.

– Мать Ягайллы Юлианна, – сказал он, – когда-то дала моей матери кольцо. Его там знают, потому что это была старая другоценность от дедов; отдаю его тебе в знак того, что ты мой посол. Но хватит слова мазовецкого князя.

Сказав это, Витовт засунул руку под сукно, на грудь, где на шёлковой верёвке носил эту другоценность, разорвал тесьму и, прохаживаясь по зале, всунул кольцо в руку Семко. – Скажи Ягайлле, – произнёс он, – пусть к себе на Жмудь отправит доверенного человека, лучше одного из братьев, Вигунда, может, тот отнесёт кольцо и договориться об условиях. Я требую только наследство, буду ему союзником и гетманом, а он знает, сколько моя рука весит на весах.

Князь улыбнулся, поднимая голову.

– Сделай это посольство быстро, – сказал он, – из расположения ко мне. Их хлеб меня отравляет, их водой я давлюсь, их речь меня душит, я не смогу долго себя сдерживать, лгать не умею. Меня угнетает то, что должен говорить с ними, убиваю себя тем, что делаю.

Вместе с ними идти на мою Литву? Спасай, Семко! Это равносильно смерти.

Горячность, с какой он говорил в конце, утомило его дыхание, он вдруг прервался. Потом к ним подошёл Цёлльнер. – Вы понимаете эту красивую песню, принесённую сюда с берегов Рейна, звучную и красивую, точно её поют соловьи? Есть ли у какого-нибудь народа такие песни? – воскликнул магистр, смотря на слегка растерянных князей. – Я не много слов понимаю, – сказал Витовт, – а песня звучит слишком мягко и нежно для моего рыцарского уха.

– Нам как раз такое и нужно, – воскликнул Цёлльнер, – чтобы уставшим нравился шум боя. Проверенно, что тот, кто мужественней проливает кровь, больше расположен слушать тихие песни, которые смягчают умы. И у нас, – сказал он, – девушки в сёлах поют красивые Даинос, но слушать их мужчинам – позор, чтобы сердце не смягчалось.

Семко очень расхваливал лютнистов, сравнивая их с теми, которых слышал во Вроцлаве и Ополье.

Магистр казался весёлым и довольным своими гостями, Витовт был больше оживлён, чем обычно. На Семко только недавно законченный разговор с ним, поверенный перстень, посольство, на которое так неожиданно и внезапно он должен был решиться, произвели неприятное впечатление, которое слишком отчётливо рисовалось на лице, чтобы осталось незамеченным.

К счастью для него, это легко объяснялось заключённым соглашением, на первый взгляд удобным, а в действительности неудачным и унизительным. Правда, у него было гарантированное право выкупа Визны, но земли, которые однажды тем или иным образом отошли к крестоносцам, почти никогда не возвращались к первым своим панам. У Ордена всегда были тысячи хитрых средств удержать их.

Грусть и замешательство на лице молодого князя мазовецкого для магистра имели значение этого торга, которым он, напротив, очень был доволен.

Витовт, возможно, специально, этим вечером притворялся свободным и спокойным за будущее.

Цёлльнер оставался рядом с ними чуть дольше, так что могло показаться, что хотел их изучить, но обхождение было любезным