во время пиршества Витовт оттащил его от стола и они живо о чём-то разговаривали. Кто знает? Может, какое-то недостойное предательство мне готовится.

– Простите, ваша милость, – сказал, покорно кланяясь, Бобрек, – Семко теперь ни на что не посегнёт, потому что должен думать о собственной судьбе. И для того, что для себя должен делать, сил не хватит.

– Так бы казалось, – прервал Цёлльнер, – и однако вчерашняя их излишняя близость мне подозрительна. Этот человек, эта змея, что может выскользнуть из наших рук и укусить грудь, которая его пригрела.

Великий магистр был задумчив.

– Ты поедешь за Семко в Плоцк, – сказал он – нужно следить за каждым его шагом. Жена Януша – сестра Витовта, могут её использовать, чтобы подписать соглашение с Ягайллой. Старайся остаться при мазовецком дворе. Предложи канцлеру бесплатно свои услуги, Орден тебя вознаградит. Через Пелча рыбачьей почтой каждую неделю мне нужно доносить, что будет происходить и где будет князь.

– Бартош с его людьми собирался незамедлительно идти на Калиш, – сказал Бобрек.

– Не спускать с них глаз, – повторил магистр с акцентом. – Записывай, кто будет к нему приезжать, кого и куда будут отправлять.

Сказав это, магистр уже приготовленный на столе кошелёк с деньгами подал стоявшему на пороге Бобреку, который с благодарностью поцеловал ему руку.

– Через несколько часов князь выезжает отсюда в Торунь, – сказал магистр, – старайся его опередить.

Уже отправив его, Цёлльнер, точно что-то вспомнив, воскликнул:

– Княжеский канцлер, вы знаете, какой он? Набожный? Жадный? Тщеславный? Чем его можно подкупить?

Бобрек ненадолго задумался.

– Он нежаден, – сказал он, – избыточного тщеславия в нём также не видно, но книги любит и очень богобоязненный.

– Ну, книг мы ему не дадим! – рассмеялся Цёлльнер. – Это чересчур дорогой дар, но реликвии примет, наверное, с благодарностью.

– Это дороже, чем книги! – выкрикнул, вздыхая, Бобрек, который, как все, придавал непомерную цену реликвии.

По бледным губам Цёлльнера проскользнула незаметная улыбка.

– Иди, – сказал он, – не затягивай с дорогой. Пусть Бог ведёт.

Он протянул ему ещё руку для поцелуя, и Бобрек спешно выскользнул. Он был доволен собой и порученной ему миссией, которая хорошо согласовалась с его характером и натурой.

Подслушать, подсмотреть, разгадать, открыть что-нибудь таинственное доставляло ему такое же удовольствие, как таксе, которая выкопала в яме лису и барсука.

Едва светало, когда клирик, ведя под уздцы коня, незаметно выскользнул из замка в местечко, а оттуда пустился в Торунь.

Когда молчаливый и хмурый всю дорогу Семко вернулся в Плоцк, а канцлер вновь с радостью оказался в своей комнате, с книгами, к которым привык, в тихом уголке, более милом ему, он слегка удивился, увидев там снова появившегося смиренного клеху, который страстно рекомендовался на работу.

Бобрек отлично умел изображать измученного бедолагу.

– Ваша милость, – сказал он, с жадностью хватая и целуя руки канцлера, – простите мне, бедолаге, которому некуда направиться и негде найти работу, что снова забрёл сюда; из сострадания прошу у вас уголок. Я готов писать бесплатно.

И он продолжал дальше, не дав ксендзу ответить:

– Не может быть, чтобы тут, в монастыре, или где-нибудь у монахов поблизости не было Библии, служебника, агенды или Евангелия. Я это всё сумею, помоги мне Бог, без ошибки переписать, чисто разбить на образцы, даже большие буквы нарисовать и позолотить. Дайте только пергамент, ваша милость, минию и чернила, за кусочек хлеба буду работать.

Это было большим искушением для канцлера, но в замке клирика разместить не хотел, а в монастыре нелегко было. Бобрек, словно угадал это, предложил где-нибудь в городе найти какую-нибудь каморку. Это улыбалось ксендзу, который готов был дать еду, всё, что было нужно для письма, а вдобавок небольшие деньги.

Не зная хорошо скриптора, дорогим пергаментом он рисковать не хотел, но бумагу дать ему был готов. В этот день было решено, что часть декреталиев будет переписывать Бобрек и какое-то время находиться при дворе.

Помимо этого, Бобрек предложил канцлеру быстро и чисто составить молитовки на пергаменте для благочестивых душ, для ношения на груди, очень эффективные, экзорцизмы, благословения и другие мелочи, четыре Евангелие для хранения на местах, которые охраняли бы от града и катастроф. Он уверял, что сумеет сделать разные чернила, не только чёрные, rubrum, но зелёные и голубые.

Канцлер был доволен такому лёгкому приобретению канцеляриста, а приписывал это тому случаю, что война в Великой Польше разогнала спокойных людей, а в Краков из Германии достаточно каллиграфов наплыло.

Бобрек заказал себе каморку у Пелча, который, зная смирение и темперамент своего постояльца, хоть очень уважал опасного человека, одинаково для себя и для дочки его опасался. Отказать ему было невозможно, приказы шли сверху, жалоба Бобрка, который получал денежное пособие, как полубрат Ордена, была бы очень вредоносной.

Семко таким вернулся в Плоцк, что Блахова и Улинка, выбежав его приветствовать, были напуганы. Старуха заподозрила, что был болен, более догадливая девушка сразу поняла, что болезнь лежала на душе.

Она не спрашивала его при матере, потому что знала, что при ней она ничего от него не добьётся. С ним наедине она надеялась узнать тайну. Обе женщины знали, что требуемые деньги канцлер привёз с собой и отдал их подскарбию. Таким образом, соглашение состоялось. Временное пожертвование Визны не объясняло этой грусти, раздражения и нетерпения, какие проявлял Семко.

Улинка, знающая его лучше всех, читала в нём, как в собственной душе, чувствовала, что что-то случилось, чего он скрывал или стыдился признать.

Поздним вечером, когда Семко уже собирался ложиться в постель, портьера открылась. Улина не разрешала войти матери, одна пришла к нему. Если у него было что рассказать, он мог это сделать только ей одной. Она нашла его на стуле у стола, локтями опирающегося на него, с головой на ладонях. Когда она вошла, он поднял её, а она, медленно приблизившись, ударила его по плечу и поласкала по голове.

Её белая рука с удовольстаием скользнула по пышным тёмным кудрям юноши, который к ней повернулся.

– Что с тобой? – начала Улинка. – Ну, говори! Тебя что-то обременяет? Покуда человек носит в себе слово тайны, оно его душит! Ты знаешь, что Улина тебя не выдаст, и хотя ума не имеет, иногда отгадывает, сама не знаю как, что тебе нужно.

– Ну, говори, – повторяла она, лаская ему волосы. – Я специально матери сюда зайти не дала, потому что она сразу боится, плачет и сетует. Мне всё можно доверить, упадёт как камень в колодец.

Семко думал. Ему было стыдно взять в советчики бабу, довериться девушке. Но он так привык ничего от неё не скрывать, столько раз