Поскольку для того, чтобы прочитать документ и поставить на нём печать, нужно было время, и обычно это проходило с некоторой торжественностью, при свидетелях, должны были отложить до следующего утра.

Семко ночевал в замке. Ему дали комнаты вместе с канцлером, в отдалении от тех, которые занимал Витовт, так что тайное свидание наедине в этот день произойти не могло.

По приказу магистра великий госпитальер Ордена сам провожал гостей в комнаты, им предназначенные, в которых они нашли постеленные кровати, зажжённый огонь, а в головах, согласно обычаю, приготовленный напиток для сна (Schlaftrunk), без которого никто спать не шёл.

Всё, что было предназначено для пользования князя, так пански, так великолепно подобрали, что в этом больше было видно желания порисоваться, чем забота о его удобстве.

Семко, оставшись с глазу на глаз с канцлером, сперва должен был выслушать его объяснения и нарекания, потому что бедный ксендз был возмущён способом, каким обошлись с ним при трактовании дела крестоносцы, и почти слёзы имел на глазах. Князь же слушал это довольно равнодушно, потому речь о деньгах его в эти минуты меньше интересовала, чем миссия, за которую он должен был приняться. Он видел полную невозможность исполнить поручение Витовта и отправиться в путь без чьей-либо помощи, и не знал, кому довериться и вызвать на это трудное дело. Мысленно пробегал всех своих должностных лиц, двор, слуг, не в силах отыскать среди них того, кому стоило бы полностью довериться, рассчитывая сохранить тайну.

Он также был непривычен что-нибудь скрывать в себе, а признание Витовта тяготило его, как невыносимое бремя.

Канцлер прочитал вечернюю молитву, которую повторил за ним рассеянный Семко; приписывая панскую грусть унизительному акту, который на следующий день должен быть запечатан, он начал объясняться, оправдываться и взывать к Божьей помощи во избавление от когтей хищного соседа.

Ночь прошла в прерывистом и беспокойном сне, князь вскочил рано, в надежде, что, возможно, ещё сможет увидеться с Витовтом наедине.

При чтении и запечатывании не было виликого князя, который появился у утреннего стола, а там так удивительно сложилось, что ни на мгновение не дали им приблизаться друг к другу. За тем или другим, а особенно за литовским князем, постоянно кто-то следил и находился у его бока. Ловко менялись, но от них крестоносцы не отступали.

Витовт, казалось, не обращает на это внимания, и был в этот день ещё более радостным, чем вчера, когда запуганного, подавленного Семко, метающего неспокойные взгляды, ничем нельзя было развлечь.

С приближающимся каждую минуту отъездом, который торопил, заискивания перед мазовецким князем удвоились, словно во что бы то ни стало старались его развеселить.

Сам Цёлльнер отвёл Семко из залы в отдельную комнату под тем предлогом, что он хочет, чтобы присутствовал при выплате денег канцлеру; Витовт остался с великим маршалом и старым Росеном.

Деньги считали и взвешивали, когда Цёлльнер в углу комнаты приступил к разговору с князем, придавая ему доверительный и благожелательный оттенок.

– Мы очень желаем вам, – сказал он, – успехов в ваших стремлениях получить корону, а я надеюсь, в таком случае, что мы будем добрыми соседями и приятелями. Наши всевозможные споры касательно границы и собственности закончим согласием и с пользой для обеих сторон. Возьмите, князь, в пример во всём достойного вашего дядю князя Русского (Опольского), господина, который умом, привычками, своей честностью сегодня первый среди польских князей. Это рыцарь, который достоин называться немецким и стоять бок о бок с самыми прославленными. Мы уважаем его и любим.

Тут Цёлльнер, на мгновение замолчав, говорил, чуть поразмыслив:

– Я ни в коем случае не умаляю князю Витовта его мужества и качеств благородной души, но характер имеет беспокойный, к сожалению! Сегодня вы видите его в лучшей дружбе с нашим Орденом, мы, однако, мало на него рассчитываем. Мы должны внимательно за ним присматривать, потому что никогда не можем быть уверенными, что лишь бы какая надежда на примирение не заберёт его у нас и не прогонит в Литву.

Сказав это, Цёлльнер так быстро взглянул в глаза Семко, что тот, смутившись, невольно почувствовав на его лице выступивший румянец и должен был живо отвечать.

– В этом я сегодня не сомневаюсь, – ответил Цёлльнер, – только за завтра не ручаюсь. Князь пылкий, позволяет чувству управлять собой; если сохранит с нами союз, мы уверены, что завоюем ему трон Литвы. У Ягайллы нет его быстроты ума и он не создан, чтобы продержаться в эти трудные времена. Он сам это чувствует, потому что посылает к нам послов, желает мира и готов на жертвы.

Семко уже не хотел говорить о чужих делах, опасаясь ненароком себя выдать, потому что чувствовал, какое превосходство имел над ним хитрый и хладнокровный Цёлльнер.

Наконец всё было окончено, дали знак готовности в дорогу, принесли на посошок. Витовт ворвался в комнату, дабы попрощаться с Семко.

Окружённые множеством свидетелей, они могли только договориться глазами, а князь литовский не отвёл его даже дальше порога, и вернулся в свои комнаты.

С добавленными рыцарями-крестоносцами и кнехтами князь пустился назад в Торунь.

IX

Когда это происходило в Мальборкском замке, а отъезд мазовецкого князя затянулся, Бобрек, который часть вечера и ночи провёл на каллиграфировании акта обязательств, на рассвете был вызван к Цёлльнеру.

Магистр мало нуждался во сне, и после молитвы, поев, уже был в своей личной часовне, когда к нему привели Бартка. Он велел своим компаньонам уйти.

– Вы знаете Семко Мазовецкого? – спросил он его.

– Настолько, насколько человека можно узнать через людей, – отвечал клирик, – и насколько можно похвалиться знакомством с юношей, который не созрел ещё, а только готовится к тому, кем хочет быть.

Осторожный, хоть нерешительный ответ понравился магистру; он покачал головой, подтвердив, что молодого узнать труднее, чем того, который уже прорубил себе дороги и тропы жизни.

– Он хитрый? Скрытный? Ловкий? – спросил Цёлльнер, устремив в него глаза.

– Я сомневаюсь, что он способен на большую хитрость, – сказал Бобрек. – Знаю только то, что он может быть строгим и жестоким, как отец, и, как он, импульсивным.

– Значит, слишком хитрым, как импульсивный, быть не может, – прервал задумчивый Цёлльнер, – и однако…

Тут он остановился и подумал.

– За ним следовало бы следить и не спускать с него глаз, – говорил он дальше. – Этот вероломный и недостойный язычник Витовт неспроста вчера выбрался так, с собаками, чтобы встретиться с ним на дороге. Они долго между собой разговаривали, а никто их подслушать не мог. Вчера