Большевики надавили всей мощью поздней осенью – оставшиеся без патронов и снарядов казаки дрогнули… и надломились. Теперь никто из них не верил в победу, предчувствие скорого поражения, массовой гибели и черных пепелищ на месте родных станиц разлилось мутной волною. И впервые стали сдаваться не одиночки, а уже целыми полками, хотя в милость красных никто из яицких казаков не верил.

Но альтернатива сдаче была страшной – уходить в занесенную снегом пустыню и долго идти по ней, через свирепые степные бураны и крепкие морозы, долгие сотни верст до спасительного форта Александровск, не скованного льдами, в отличие от Гурьева. И там надеяться на скорый приход кораблей (а будут ли они?), что смогут перевезти немногих счастливцев на западный берег огромного озера, которое с древнейших времен именовали Хвалынским, а сейчас Каспийским морем.

Переход через пустыню, практически безлюдную, почти по кромке побережья оказался ужасным. Ударили крещенские морозы, которые местные киргизы называли «Бис-Кунак», иначе «пять гостей» - в течение почти полной недели стояли ужасные, ниже тридцати градусов холода. Беженцы погибали сотнями, насмерть обмороженные люди отчаянно просили пристрелить, но людская вереница, растянувшаяся на многие десятки верст, проходила мимо человеческих страданий – души казаков тоже окаменели и заморозились подобно ледяному панцирю в зимнюю стужу. Тут принимали смерть семьями и подразделениями – так целиком замерзла пулеметная школа из шестидесяти станичников с офицерами, и лишь памятниками им остались занесенные песком и снегом станковые «Максимы» и «Виккерсы».

Но не только лютые морозы несли гибель – кочующие киргизы переметнулись на сторону красных победителей (обычное и привычное на востоке дело – неудачников нигде не любят) и теперь начали самую настоящую охоту за уходившими в пустыню белыми. У погибших казаков кочевники отрубали ноги, и ворохами приносили в юрту, чтобы у спасительного пламени очагов от высушенных летом кизяков отогревать их и уже без порчи снимать добротные кожаные сапоги станичников.

Пройдя полпути, в конце января длинная вереница людей остановились у маленького рыбацкого поселка Прорва. Но там, у побережья стоял прочный лед, и надеяться на приход кораблей не следовало. Многие тогда разом потеряли последнюю надежду и волю. Тысячи станичников, масса женщин и детей, что с неимоверным трудом дошли до этого места, в слезах оставались ожидать скорого прихода красных, преследующих казаков по пятам – идти дальше не было ни физических, ни моральных сил. Страшная трагедия обреченного на заклание народа…

Тысяч пять уральцев, многие из которых шли с семьями, были полны решимости продолжать свой тернистый, усыпанный смертями тысяч людей, путь. Они тронулись дальше, к заветному Мангышлаку – им то рассчитывать на жалость красных не приходилось, слишком много пролилось крови в жестокой мясорубке гражданской войны. И промерзшая пустыня поглотила длинную вереницу людей, лошадей, верблюдов и арб – преследовать ее среди промерзших песков торжествующие, но и сами смертельно уставшие большевики уже не стали, будучи не в силах решится на такое безумство.

Генерал Толстов еще в декабре попытался предпринять меры к облегчению перехода, отправив вперед целую сотню с разного рода припасами и дровами. Вот только большая часть пунктов на тысячеверстном пути была подчистую разграблена киргизами, а казаки перебиты или замучены. Теперь атаман ругал себя за бессилие, понимая, что сделать ничего не смог бы и так – слишком много станичников решилось уходить в последний момент, да по пути к ним присоединялись целыми сотнями другие отчаявшиеся беглецы. Кого только не было в колонне – астраханские пластуны, енотаевцы, сербы, оренбургские казаки и даже беженцы из Поволжья. С остатками Уральской армии также пошла целая английская миссия из военных, что были при штабе, а также инженеры с мастерами с нефтепромыслов на реке Эмба. В отличие от казаков британцы были отлично экипированы для похода и имели все необходимое, навьюченное на верблюдов – единственные они спали в теплых палатках, у них имелось топливо, которое позволяло согреться у костров и варить себе горячую пищу и чай. Но это было как раз то самое исключение, которое подтверждает правило…

Атаман с нескрываемым удивлением рассматривал удивительную для глаз картину. Форт Александровский послужил в свое время надежной опорой для русских военных экспедиций знаменитого «белого генерала» Скобелева в закаспийский край сорок лет тому назад. И вот теперь к нему хлынут смертельно уставшие и обессиленные казаки с семьями, которых уцелело меньше трех тысяч (лишь один из четырех станичников, что покинули Яик, добрался до спасительного форта), и с полтысячи тех счастливцев, что к ним присоединились в походе.

Местные киргизы называли место «Кетык». Дело в том, что восточное побережье Каспия скалисто и обрывисто, и лишь здесь сама природа учудила - словно пологая «проплешина», с длинной песчаной косой, удобная для высадки и обустройства гавани. Будто в человеческой челюсти, среди ровной шеренги зубов отсутствует один, который и есть тот самый «кетык». Вот такая «улыбка» судьбы получается.

Повсюду виднелись разбросанные юрты оседлых киргизов (так русские привычно именовали казахов) и туркмен, а на самой косе хорошо рассматривался поселок, что именовался Николаевской станицей. Вот только ее основателей, оренбургских казаков не было сейчас тут и в помине – они там жили во времена Скобелевских походов, и сейчас в убогих хатах и лачугах ютились русские рыбаки, про которых даже до Гурьева доходили слухи об их поголовной большевизации. Впрочем, возможно это было изрядным преувеличением, но самогонные аппараты имелись у всех жителей, а сивушное зелье, употребляемое в неумеренных количествах, всегда обостряет чувство пресловутой «социальной справедливости» и злобную агрессивность.

А еще в сумрачном море, под нависшим свинцовым небом, виднелись несколько больших кораблей с дымящими трубами – к немалому удивлению генерала, который не ожидал столь скорого прихода Каспийской флотилии. И, видимо, эти суда были не первыми или единственными из прибывших к восточному берегу – Владимир Сергеевич видел на берегу брошенные арбы, бродящих рядом ленивых верблюдов и несколько сотен лошадей под охраной от силы дюжины казаков. А ведь станичников до этих мест дошло не меньше тысячи, да еще с ними несколько сотен примкнувших к ним различных беглецов. Сам атаман шел в середине предлинной колонны уральцев и потому знал примерное число тех, кто уже смог бы добраться до спасительного для всех несчастных Александровска…

Тихорецкая

главнокомандующий Вооруженными Силами

Юга России генерал-лейтенант Деникин

- Мы сейчас живем по завету великого Суворова, который любил приговаривать – «идешь в бой, снимай коммуникацию»! Впрочем, иного решения у нас просто нет, Иван Павлович, - генерал Деникин тяжело поднялся со стула и подошел к вагонному окну.

В прозрачное, тщательно отмытое от копоти стекло в салон-вагоне был виден борт бронепоезда «На Москву», на площадке в оконечности бронированной платформы угрожающе задран в небо ствол английской пятидюймовой пушки. Вдоль путей рассыпаны посты из чинов команды в щеголеватых кожаных тужурках, рядом с которыми потертые британские шинели (напоминавшие обычное штатское пальто) солдат и офицеров комендантской роты охраны штаба главнокомандующего выглядели крайне блекло, если не убого. Но тут специфика службы – экипажи сухопутных броненосцев находились на особом счету, снабжались лучше других частей. Однако и сражались отлично, умело и отчаянно, много раз принося победу белым в неудачно начавшихся боях. Да и надежность экипажей БеПо была на высоте – фактически представляя наиболее грамотные слои русского общества, члены команд яростно дрались за идею «Великой, Единой и Неделимой России». А потому дезертирство, эта типичная язва, что буквально «разъедала» соединения и части белой армии, у них практически отсутствовало как таковое.