греческого вина. Действительно, как архитектура, так и отделка, мебель, столовое серебро, золотая и фарфоровая посуда — все было украшено декоративным орнаментом из желудевых ожерелий, раковин-жемчужниц и колосьев ржи, и повсюду представал взору горевший, как жар, золотой жираф, который красуется на гербе Обжиралии.

В этот момент старший виночерпий Бурдочан поднялся на возвышение и с важным видом возвестил:

— Именем короля, моего повелителя, прошу их высокоизобильные и многовеликолепные превосходительства посланников его величества глубокомудрого короля Акакия, повелителя Лигурии, испить вдоволь вин, которые будут поданы, поскольку в нашей прекрасной стране существует Источник молодости, излечивающий от любых излишеств, и если в нем искупаться, выйдешь из него в полном здравии и помолодевшим лет до двадцати.

Почтенный хлебодар Триптолем, весьма предусмотрительный врач и юрист, разъяснил, сменив виночерпия, что по тем же причинам гости могут отведать все блюда, которые будут им поданы.

Но прекрасный Гефестион, склонившись к уху Эльпенора, признался, что из всех этих питательных блюд он предпочел бы отведать только ветчины «Камбасерес»[118], заметив, что в XIII веке было принято разговляться ветчиной, и следовательно, она вполне пригодна для пиршества по поводу заключения мира, если, конечно, допустимо сравнивать пост и войну, во время которой кровь льется рекой.

Филен, обладавший тонким слухом, услышал его слова и углубился в этот существенный вопрос, доказывая, что война является долгим постом, — это убедительно подтверждается Ограничениями, Продовольственными талонами, Днями лишений и голода, которые человечество переносило не слишком-то терпеливо.

Молоденькие служанки, одна обходительнее другой, подали в числе различных блюд из яиц омлет Льва X[119], имевший большой успех.

Эльпенор, всегда блиставший эрудицией, напомнил, что у египтян был особый способ приготовления яиц: их помещали в пращу и вращали с такой скоростью, что они сваривались от трения о воздух. А римляне, добавил он, предпочитали длинные яйца коротким и особо отличали яйца куропаток и фазанов. Год у них начинался с марта, и на новогодний праздник они дарили друг другу красные яйца в память о Касторе и Полидевке[120].

И тут вышли юноши с приветливыми лицами, чтобы налить пирующим мальвазию, призванную перебить привкус, оставшийся во рту от яиц, поскольку привкус этот мешает распробовать великолепные бургундские и бордоские вина, которые драгоценными и прославленными потоками красного и янтарного цвета немедля оросили это роскошное пиршество.

Речи присутствовавших касались самых жгучих, а порой и самых щекотливых вопросов. Но мы приведем здесь только то, что тихим голосом сказал Леандру Адраст:

— На мой взгляд, нет на свете ничего более разумного, чем великолепие этой трапезы. Цель его, насколько я понимаю, — позволить нам перед отбытием оценить несравненные достоинства Источника молодости, действие которого я, со своей стороны, не прочь был бы испытать на себе.

Тогда Леандр принялся восхищаться его проницательностью и, когда подали горячий пирог из угрей с молоками, напомнил, что древние бретонцы поклонялись угрям, и, лакомясь этими отменными на вкус кельтскими святынями, добавил:

— С другой стороны, я, простите, не могу не отметить странность эрудиции, которой проникнуто это меню. История политики и литературы занимает в нем важное место, но подчас в виде анахронизмов. Жаль: ведь король Филен — самый выдающийся из всех чревоугодников, и его келарь[121] дает нам доказательства его вкуса по части вин.

Затем он сослался на Горация[122], Плиния[123] и Фабия Пиктора[124]. Но Адраст искусно возразил ему, что в данном случае анахронизмы не играют никакой роли. Мол, в том смысле, в каком Леандр употребляет это слово, оно неприложимо к съедобным материям, поскольку кулинарный анахронизм — это не что иное, как грубая ошибка в переменах блюд, скажем, если суп подать в конце ужина, как часто делается в Оверни[125], или начать трапезу с салата, как это принято у каталонцев[126].

— В сущности, — добавил он, — угощаться омлетом Льва X в двадцатом веке — не больший анахронизм, чем видеть в наше время в Париже улицу Версенжеторикса[127], который жил еще до рождества Христова.

— Сдаюсь! — сказал Леандр, когда внесли омара «Сен-Клу»[128], и, чтобы загладить свою неуместную шутку, шепнул Адрасту, потребовав сохранения полной тайны: — Вы знаете, я люблю расспрашивать слуг и служанок. Вот почему я могу открыть вам секрет столь высоких достоинств рыбы, которой нас потчуют.

— Так в чем же дело?

— Король Филен готовит ее сам! — подмигнув, ответил Леандр.

— Что тут удивительного? — возразил Эльпенор, поймавший этот секрет на лету. — Еще Монтень[129] давным-давно сказал: «Великие люди хвастают тем, что умеют готовить рыбу».

Адраст и Леандр улыбнулись, и, поскольку подали рыбную похлебку с чесноком и пряностями под названием «Лакомка», Адрасту пришла в голову мысль прочесть стихи в духе античного эллинизма, в которых Мери[130] перечисляет рыб, идущих на прославленные средиземноморские яства:

В расщелинах морских взращенная скорпена

Из дальней Африки, где лавром пахнет пена,

Где мирт, чабрец, тимьян прибрежный бриз пьянят,

На пиршественный стол несет их аромат;

Здесь рыба редкая, удильщиков отрада,

Вблизи от берегов снующая дорада,

Барбун и умбрица, которых нет нежней,

Серран — морская дичь, морских волков трофей;

Та пучеглазая, тот быстр, а этот колок —

Все те, о ком забыл, пресытясь, ихтиолог,

Все те, кого Нептун, когда вскипел котел,

Трезубец отложив, на вилку наколол.

Пышный завтрак окончился без помех. Гости воспользовались перерывом, отделявшим его от обеда, для того чтобы посетить наиболее живописные уголки Обжиралии; благодаря самолетам путешествие было очень быстрым.

Обед стал триумфом поваров короля Филена, и Адраст с присущей ему восторженностью не преминул сравнить вдохновение, сквозившее в замысле этого обеда, с вдохновением Ронсара, к которому питал особое почтение. И впрямь, поданные блюда были столь вкусны, что их не зазорно было сравнить с любимым королевским поэтом и главой «Плеяды»[131]. Когда появилось филе из морских языков «Навсикая»[132], король Филен посоветовал:

— Это блюдо ешьте очень горячим и жуйте помедленнее. Затем не откажите себе в двух бокалах сотерна — нектара, словно нарочно созданного для этой амброзии.

Вещий Порфирий молчал, пока не подали молодых красных куропаток под названием «Прекрасная Тулузка»,

— Вот, — воскликнул он, — блюдо, достойное Лукулла[133] и Брийя-Саварена![134]

И, взволнованный до глубины души, он трепетно осушил бокал вина, которое ему только что налили.

Торжественный пир шел своим чередом; внесли крем с земляникой, и тут прекрасный Гефестион встал и обратился к Филену с такими словами:

— Приветствую тебя, король Обжиралии, доблестный властитель,