вон у соседей ниже вас. Больше десяти-пятнадцати не достали ни разу. Вы зажирели, я вижу.

— Взвешивать будешь или так поверишь хорошим ребятам?

Смотритель задумался.

— Ребята вы все неплохие, но не взвешивать не имею права. Не ты украдешь, а руки твои украдут.

— Я не возьму, сам знаешь, — не глядя в глаза, — говорил Мишка. — Придет кой-кто за долгами. Вот как должен. — Он сложил ладони в пригоршню. — Пиши пятьдесят и считай за нами благодарность.

Артельцы скромно разбрелись, нарядчик нашел дело около помпы, староста и смотритель остались вдвоем, без помехи. Мишка с деловым видом отсыпал из жестянки половину золота в карман. Смотритель покачал головой и развернул квитанционную книжку.

— Меньше семидесяти не могу, как хочешь. Нас тоже тянут за снижение выработки… Ты, может быть, не знаешь — я не пью ведь без хорошей закуски, имей в виду. Завтра забегу, вечер свободный у меня.

— Да ты не сомневайся, подожди, завтра нечем угощать. Видал, как нас сегодня обидели с плотиной. Чуешь, сколько не добрали. Вчера, сам знаешь, взяли триста штук, а сегодня половины не намыли. Ты ж имел право не допустить ломать.

— Да что вы так жадничаете. Они с хлеба на воду перебиваются, а вы пока, слава богу. Ну и народец! Надо пожалеть людей.

— Алдан никого не жалеет, — Мишка жестко усмехнулся. — А если мы ни штуки не достанем. Ты пожалеешь? А если мне в яме голову расколет, как арбуз, кто-нибудь помянет? А может быть, там уже лежит наша братия, кому она нужна? Сгнил и со счета долой!

Мишка не хотел рассказывать о жуткой находке, чтобы не напугать ребят, но не мог забыть улыбки мертвеца. Его подмывала злость, говоря «может быть», он испытывал действительное чувство горести. Смотритель кивнул головой в знак согласия с Мишкиной философией и поднялся. Мишка проводил его глазами. Да, можно шутки шутить, когда сам не рискуешь, когда ходишь, квитанции раздаешь на золото.

Вода в канаве шла уже вровень с бортами, едва успевала проноситься мимо и, словно пробуя, пока что разливалась мелкой лужицей в сторону обвала, под которым находилась яма. Нечего было и думать сопротивляться ей. Нет мешков, чтобы, набив их породой, заложить борта канавы. Еще полвершка — и в яму хлынет ручей. Если даже откачаешь потом, слабая и размытая выработка без крепления обвалится снова. На деляне не возьмешь и на харчишки. Деляна без ямы даром не нужна. Опасность угрожала жестокая. Если бы не плотина, может быть, ничего бы, обошлось, но подпертая вода, замедлив пробег, старается заглянуть в каждую ложбинку, каждую низинку. За ночь наверняка поднимется еще. Взгляд Мишки тяжело и медленно обвел нижние деляны, где шла веселая, оживленная промывка, стоял смех и бодрый переклик. Челюсть выдвинулась, лицо приняло угрожающее выражение.

Сумерки сгущались. Тень от Радиосопки гасила лакированные камешки, чисто отмытые в бутарах. Тяжелая вода в канаве, как гуща, ползла мимо. Потянуло дымом; зажглись красные звезды — пожоги. Артели одна за другой бортились{56}. Вереницы людей громыхали тяжелыми сапогами по настилам, слышались ленивые разговоры о дневной добыче, о стойках, огнивах, ходах к тачкам, о продовольствии.

На темнеющее с каждой минутой небо все гуще высыпали звезды и от контраста с земными красными звездами казались еще голубее и нежнее. Мишка сидел на пне, подперев ладонью щеку, и думал о недавнем бодайбинском житье-бытье. Привыкший к организованному труду на хозработах с определенным заработком, воспитанный в рабочей товарищеской среде, с легкой руки артели Жоржа в знаменитой орте он перестал чувствовать себя самим собою. Натура его распоясывалась все шире с каждым днем. Старательская стихия с неорганизованными навыками в труде, бесшабашность в быту, в мыслях, в желаниях и мечтах окончательно подхватила его и крутила, как щепку в водовороте. Борьба за золотник, погоня за достачей захлестнули неустойчивого парня. После стройной шахты — яма с нависшими камнями в кровле, вместо лебедки — очеп или валок, вместо союза — толпа с хищным ликом. Вместо вечернего клуба — спирт, вместо кино — карты, вместо книги — тяжелый сон на нарах; катись под гору, — ни за что не зацепишься до самого дна. Он испытывал дикую силу в своем теле, похожую на силу всех этих горячечных людей, хватающих свою удачу крепкой мертвой хваткой. Успел заразиться золотой лихорадящей страстью.

Он нервно шлепал подошвой по грязи. Вода смочила уже глину возле пня, на котором он сидел. Прибывает. Прибывает неуклонно и уверенно. Напряг слух. В тишине прииска в однообразном общем бормотании воды ухо ловило отдельные звуки струй, таких же обозленных, как и он. Не упуская из слуха пойманных звуков, нашарил возле ног кайлу.

— Ладно… Ваш верх, а моя покрышка…

Поднялся на полусогнутых ногах, держась еловых загородок вокруг шурфов, приблизился к канаве и, пригибаясь, пошел ниже, до плотины. Примитивное сооружение в темноте казалось громоздким и солидным. Меж камней и мешков с породой бежала вода и падала звенящими, словно стеклянными струями. Вот как они подняли уровень! Так же на полусогнутых ногах прошел до середины плотины, встал на колени, запустил кайлу в мешок и своротил его с места. Отошел на край и подождал, пока струя начала свою разрушительную работу. Раздался шум. Вода ринулась в брешь, и маслянистый излом ее закачался под ночным звездным небом…

11

Нижние деляны опустели: на помповой грязной воде при плохом содержании и мелком золоте никакой каторжный труд не мог прокормить. Мишка держался вызывающе. Голова его вскидывалась, в глазах сверкала жестокость. Ребята догадывались, чья рука разрушила плотину. Мишка видел на их лицах одобрение. Но ничто не могло изгладить неловкости, оставшейся с той ночи, когда он сломал плотину и оставил людей без куска хлеба. Теперь работу в забое он кончал раньше обычного. Под предлогом неотложных дел он исчезал с деляны и его можно было встретить в харчевне Сун Хун-ди за одним и тем же облюбованным столиком в уголке. В бархатной куртке, в таких же шароварах, в сапогах выше колен с ремешками, небрежно развалясь, он громко хохотал на шутки хозяина. Яма спасена, ребята моют хорошее золото. И скоро уже не чувство неловкости, а привычка и честолюбивое желание показаться богатым кутилой стали неотразимо тянуть его к праздности и спирту.

В харчевне всегда было полно и шумно. Там собирались люди для того, чтобы пропить первую промывку, утвердить сделку, совершить мошенническую продажу деляны, подсыпав в вынутые пески золото из горсти, там распивались могарычи по всем поводам и случаям, очень разнообразным и скрытым от посторонних. Торговцы опиумом угощали оптовых покупателей,