Беловы были старожилами Москвы, куда они переселились в 1781 году. В 3-ю гильдию купечества родоначальник династии (дед мужа Афимьи) Иван Иванов, еще не имевший фамилии Белов, поступил из дворцовых крестьян села Григорьева Гжельской волости и поселился с семейством из пяти человек (жена, дочь, взрослый сын, невестка, внучка) в приходе церкви Сергия в Рогожской, где жили и другие старообрядцы, переехавшие в Москву из восточных уездов Московской губернии. Не исключено, что Иван до этого торговал в Москве в статусе крестьянина, потому что у него уже в 1782 году был собственный дом, что свидетельствовало о длительном пребывании в Первопрестольной.

Когда Белова в 1853 году приняла фабрику после смерти мужа, там трудились 80 рабочих, было 75 станов, а продукции — полушерстяных материй — выпускалось на 67 430 рублей. Через восемь лет руководства фабрикой число рабочих увеличилось до 150, а станов — до 120, в том числе 80 станов было жаккардовых — предназначенных для изготовления тканей сложного плетения. В это время, в 1861 году, продукции производилось на 100 тысяч рублей. Через пятнадцать лет на фабрике работал уже 371 человек (86 % — мужчины). Продукция продавалась в Москве, в собственной лавке в Хрустальном ряду Китай-города. Там Беловы вели торговлю с 1810‐х годов, то есть на протяжении шестидесяти лет покупатели могли их найти на одном и том же месте. Часть товара по традиции вывозилась на Нижегородскую ярмарку, куда приезжали постоянные покупатели из Поволжья, Сибири и с Кавказа. При Афимье Терентьевне сбыт было решено расширить, товар стал продаваться также на ярмарке в уральском городе Ирбите, в 200 километрах от Екатеринбурга. Эта региональная ярмарка была второй по торговым оборотам после Нижегородской, туда приезжали купцы из Сибири и Средней Азии.

В 1868 году в семействе 70-летней Афимьи числились в качестве ее деловых партнеров два сына — 41-летний Яков и Василий, годом моложе. При этом собственность на недвижимость сохранялась за Афимьей Терентьевной, владелицей фабрики формально и фактически тоже оставалась она.

Белова, получив фабрику в свои руки, вошла во вкус. Она, как свидетельствуют факты, жаждала интенсификации производственного процесса и оказалась весьма охоча до технических новшеств. На ее фабрике полвека (с момента основания) применялось ручное ткачество, а в 1865 году она созрела для установки 50 механических станков, на которых могли (в отличие от тяжелых ручных) работать женщины и подростки. Выгода была двойная: затраты времени на ткачество сокращались, а зарплату женщины и подростки получали ниже, чем работники-мужчины, что было экономически выгодно хозяйке.

Для приведения в движение механических станков требовалось в корне изменить техническое оснащение предприятия, а именно — установить паровой двигатель в 15 лошадиных сил и два паровых котла, каждый в 20 сил. Поскольку число рабочих на фабрике должно было возрасти почти до 400 человек, а большинство их проживало в общежитиях-казармах прямо на территории фабрики, Белова решила заодно установить машину, которая бы давала свисток для сигнала о начале и окончании работ.

Эта ее новаторская идея неожиданно породила конфликт с соседями. Они прознали о грядущей модернизации фабрики и написали в ноябре 1865 года коллективную жалобу на свою соседку Белову. Один экземпляр жалобы был отдан в местное отделение полиции, а второй направлен в канцелярию московского генерал-губернатора.

Соседи резко выступили против новшеств на фабрике Беловой, приводя три основных аргумента:

В конце жалобы, подписанной купцами Орловым, Ждановым, Беляковым, крестьянином Глазковым, мещанкой Голышевой, говорилось: «К устройству купчихою Беловою машины со свистком согласия изъявить не желаем, сверх того не желаем получать беспокойства, имея свои дома».

По письму соседей последовала проверка. Квартальный полицейский надзиратель после освидетельствования фабрики доложил начальству, что трехэтажный каменный фабричный корпус находится посередине владения Беловой, в 94 метрах от Семеновской улицы и в 74 метрах от владения купца Орлова, а ближайшие соседи Забродины, чье владение стоит в 11 метрах от фабрики, и Красиковы, проживающие в 32 метрах от фабрики, письмо не подписывали. Что касается парового двигателя, то для него рядом с корпусом возведена каменная пристройка, следовательно, опасности пожара не имеется. К тому же уже имеющиеся на многих московских фабриках свистки и колокола для призыва и роспуска рабочих не пугают лошадей, и тем более не причиняют беспокойства соседям.

После полицейского осмотра помещение фабрики также было проверено городским архитектором Мейнгардтом и освидетельствовано членом городского архитектурного надзора инженером Дрозжиным. Оба после экспертизы заявили, что при установке парового двигателя и пятидесяти механических станков нарушений на фабрике Беловой допущено не будет. В декабре того же 1865 года Афимья Белова получила разрешение на установку нового оборудования.

Приведенный случай свидетельствует о наличии жесткой регламентации, существовавшей в Москве. Строго регулировалось соблюдение техники безопасности при механизации предприятий, а также противопожарных мер, следили за увеличением и уменьшением числа рабочих, утилизацией отходов (запрещалось сливать отходы в реки, а также действовало требование очищать сливаемые жидкости). Также осуществлялся контроль за применением дров в качестве топлива — в пределах 200 километров от Москвы была запрещена вырубка леса, вместо дров рекомендовалось применение торфа. Как видим, купчиха Белова все эти требования досконально выполняла.

Все историки и читатели исторической и художественной литературы знают, что в России до 1917 года получить развод было очень трудно. Собственно, на этом построен основной конфликт романа Льва Толстого «Анна Каренина».

За весь XIX век было официально оформлено всего несколько тысяч разводов.

По закону развод был возможен в четырех случаях:

при измене одного из супругов;

при «неспособности к брачному сожитию» (иски по таким делам принимались судом только через три года после совершения брака, при отсутствии детей);

если по приговору суда супруг сослан в Сибирь;

если он безвестно отсутствует более трех лет.

При всей сложности официального развода имелся и другой выход: женщина могла получить так называемый «вид на отдельное от мужа жительство», который выдавался обычно на три года, а иногда — бессрочно. По закону, на отдельное жительство требовалось согласие мужа (кроме лиц, отбывающих наказание), и не всегда его удавалось получить. Поэтому в случае притеснений мужем, насилия с его стороны, эксплуатации им имущества жены требовалось подавать иск в суд, чтобы добиться официального права отдельного жительства. С 1914 года, по новому закону, замужние женщины, даже несовершеннолетние (то есть в возрасте до двадцати одного года), могли получить такие «виды» без согласия мужа, обратившись в полицию или административный орган по месту жительства.