Ох как она губки поджала! Но успокоиться все не могла ипродолжала приставать к кассирше, почему, дескать, такие дорогие билеты дляиностранцев: двадцать пять рублей. Подумаешь, поборница прав человека! Двадцатьпять рублей – это даже меньше доллара, у них такая мелочь вообще за деньги несчитается!

– А вы знаете, сколько стоит билет, например, в Лувр? –сказала возмущенная кассирша Люба, на что дама ехидно ответила:

– А у вас здесь что – Лувр? – и поплыла на второй этаж,одергивая слишком короткое платье на бедрах, которым и правда не мешалоуменьшиться раза в два.

Буквально через десять минут дама спустилась, толкая передсобой недовольного сына, и, мстительно поджав губы, бросила:

– Да тут вообще нечего смотреть! За что только деньги дерут!– И исчезла.

Лариса Ивановна тогда очень огорчилась, и Люба тоже. Онилюбили свой музей и совсем не считали, что здесь нечего смотреть.

Некоторые картины просто уникальны! Лариса Ивановна,например, помнила, как один франтоватый француз уверял – через переводчицу,конечно! – что Ван Дер Дейе, висящий у них в верхнем зале, где собраназарубежная живопись, сейчас пошел бы в Сотби за бешеные деньги. И это сокровищепринадлежало Северолуцкому художественному музею! С тех пор они всемпосетителям еще на входе рекомендовали непременно подняться на третий этаж,полюбоваться на Ван Дер Дейде, а теперь, когда выставка музейных экспонатовуехала в Японию, очень волновались: не дай бог найдется там какой-нибудь знатокживописи, завсегдатай Сотби, как в фильме «Афера Томаса Крауна»…

Впрочем, с точки зрения Ларисы Ивановны, ничего особенного вэтом Ван Дер Дейе, как и в каком-нибудь Лукасе Кранахе Старшем, тоже уехавшем вЯпонию, нет. Ей нравились русские художники XIX века, особенно исторические.Васнецов, например, или Суриков. Но самой любимой ее картиной была «Последниеминуты Дмитрия Самозванца» Бенинга. До чего здорово все нарисовано, каждаядеталь костюма, ковер, даже щербинки в оконном проеме – глаз не оторвешь!Исторически-достоверные детали. Лариса Ивановна пользовалась каждым моментом,чтобы забежать в зал XIX века, ну и посетителям этак ненавязчиво подсказывала:обратите, мол, внимание, вот истинный шедевр…

Конечно, она и теперь не удержалась, чтобы вскользь непосоветовать этому намасленному парню:

– Когда будете в зале девятнадцатого века, взгляните наБенинга. Уникальный экспонат!

Молодой человек сказал:

– Спасибо, обязательно, – и пошел по направлению осмотра, взал древнерусской живописи, где висело несколько весьма ценных икон.

И тут снова открылась входная дверь. Лариса Ивановнаудивленно переглянулась с кассиршей Любой. Считай, до полудня просидели вообщев пустоте, а тут народ появился. Вообще, чтобы в первой половине дня вовторник, сразу после выходного, пришло сразу два посетителя, – это простонечто. Как любил говорить Костя Аверьянов, бывший охранник музея (царство емунебесное, бедняжке!), «не иначе леший в лесу сдох».

При мысли о Косте у Ларисы Ивановны сразу портилосьнастроение, и она не больно-то приветливо взглянула на новую посетительницу.Хотя та оказалась весьма симпатичной: высокая девушка с удивительно красивымиволосами – редкостного бледно-золотистого цвета. У Ларисы Ивановны тожекогда-то волосы были красивыми, правда, погуще оттенком, и как бы порыжее. Вроманах такие называют бронзовыми. Теперь от прежней бронзы ничего не осталось,сплошная седина, но она всю жизнь гордилась тем, что никогда волос не красила.Ведь стоит один раз покраситься – и все, прежнего цвета уже не вернешь! Вот этадевушка – молодец, сразу видно, у нее свой цвет. Челочка такая пикантная, иуложены волосы красиво, как бы волной на затылке… Приятная особа, только одетамрачновато: серая юбка, блузон и сверху черный жакет – просторный, шелковый,ниспадающий складками вдоль ее стройного тела почти до колен. И еще черный шелковыйплаточек на шее. Лицо девушки почему-то показалось Ларисе Ивановне знакомым.Ну, наверное, она здесь уже бывала, в музее-то, вон как уверенно поднялась полестнице и прошла в зал, однако сказать про Бенинга Лариса Ивановна ей все-такиуспела.

Любе, наверное, посетительница тоже показалась знакомой,потому что кассирша пялилась на нее совершенно неприлично. И чуть толькодевушка скрылась за поворотом коридора, Люба выскочила из-за барьерчика кассы ивзбежала к Ларисе Ивановне на полуэтаж.

– Узнали?! – шепотом выкрикнула она, прямо-таки дрожа отвозбуждения.

– Кого?

– Ну, эту красотку!

– Лицо показалось знакомым… – промямлила Лариса Ивановна.

– Да вы что! – возмутилась Люба. – Забыли?! Это ж КостиАверьянова женушка, в смысле, вдовушка! Сонька ее зовут! Помните, как напоминках…

– Да не была я на Костиных поминках! – надулась ЛарисаИвановна, которая никак не могла простить судьбе прошлогоднюю пакость: уложитьее с тяжелейшей ангиной в постель, да не в декабре – январе, к примеру, когдасам бог велел всем болеть, а в разгар жаркого августа. У нее держалась такаятемпература, что и думать не могла о том, чтобы съездить на кладбище, проводитьв последний путь Костю Аверьянова. К нему Лариса Ивановна всегда прекрасноотносилась. По слухам, Костина вдова не собирала никого ни на девятый, ни насороковой день, за что подверглась всеобщему осуждению. И вообще о ней ходяттакие разговоры…

Лариса Ивановна огорченно покачала головой. Глядя на этумолодую женщину, и не скажешь, что она ведет себя аморально. В ней нет ничеговульгарного, одета даже слишком скромно. Кстати, в эти дни Костина годовщина,чуть ли не вчера, если Лариса Ивановна ничего не путает.

Интересно! То есть эта Соня практически в трауре пришла наместо работы мужа – как бы почтить его память? Трогательно, особенно есливспомнить этот черненький платочек… Очень трогательно!

– Лариса Ивановна! – чуть не подпрыгивая на месте, взмолиласьЛюба. – Пожалуйста, хорошенькая, посидите в кассе, а? Смерть как хочется еще наСоньку поглядеть. Говорят, она знаете что с мужиками вытворяет?!

Лариса Ивановна поджала губы.

– Нет, Люба, извини, но к кассе я больше не подойду! –сказала непреклонно. – А то у тебя опять или буклетов не хватит, или недостачаденег случится, как в прошлый раз. Надо самой аккуратнее быть, а не на другихсваливать!