– Привет, – перебил его Струмилин. – Это я. Слушай, у меня ктебе просьба… Кстати, спасибо за звонок, хорошо ты мою маму успокоил.

– Андрюха?! – Валера с трудом выдирался из сна и елеговорил. – Какой звонок? Какая мама? Ты откуда говоришь?

– От верблюда, – сообщил Струмилин. – Ладно, проснись насчет «три». Раз, два… три! Проснулся?

– Есть, товарищ генерал, – буркнул Валера уже болеечленораздельно. – Чего надо-то?

– Я сейчас трубку положу, а ты мухой узнай по справкетелефон Гоши Володина – уж не знаю, Георгий он или Игорь. Живет по адресу:улица Красных Зорь, двадцать один «а», квартира двадцать. Только он работает вмилиции, я не уверен, что телефон есть в обычной справочной. Но ты ужрасшибись, понял? Я тебе перезвоню через пять минут, а если уеду на вызов, товечером.

– Погоди, не тараторь, – зевнул Валера. – Игорь его зовут,Игореха. Гаишник он, а не мент. Сосед бывший Котькин, да? Ну так не надо мненикакой справочной, я и так номер знаю: сорок и два раза по тридцать пять. Атебе он зачем?

– Да насчет «Москвича», – отоврался Струмилин. – Ну ладно,пока, я тут по сотовому, дали на минутку.

– Ух ты, Андрюха, я ведь Май-Ванне совсем забыл вчерапозвонить… – доехало-таки до Валеры, но уже поздно: Струмилин дал отбой.

– Токсикологи, на вызов! – внезапно заскрежетал над головойнечеловеческий голос, и Андрей вздрогнул.

Это ожил селектор. Во всем огромном, нелепом, полупустомздании линейной подстанции «Скорой помощи» этих селекторов натыкано как собакнерезаных, в самых неожиданных местах. Даже в подвале не отсидишься!

«Ну, не судьба», – кивнул сам себе Струмилин и уже началподниматься по лестнице, как вдруг нахмурился, вернулся в подвал и снова набралвосьмерку.

Сначала было занято, и Андрей хотел плюнуть на все, тем пачечто селектор зарявкал опять, однако, презирая себя, он позвонил еще раз.

Трубку снял сам Гоша Володин – Струмилин сразу узнал егохарактерный, окающий говорок.

– Привет, служба. Это твой вчерашний знакомец говорит,любитель «Саровской» воды, – представился Струмилин.

– Привет, браток! – почему-то обрадовался Гоша. – Это протебя мне только что Валерка Шумской телефонировал? Так вы кореша? Мы с ним тожесто лет знакомы. Он сказал, у тебя проблемы? Чем могу, помогу.

Ну, Электровеник… Нет – сущее электропомело!

– Да я про другое, – неловко сказал Струмилин. – Помянуливчера Костю? И как все прошло?

– Нормально, – с ноткой настороженности ответил Гоша. – Ачто?

– Слушай, ты извини, я тут с дурацким вопросом, –предупредил Струмилин. – Ты эту… ну, Соню Аверьянову видел вчера вечером илисегодня утром?

Уф! Вытолкнул-таки из себя! И на что сейчас нарвется?

– Видел, – буркнул Гоша. – И вчера видел, и сегодня. Мы какраз расходились, а она вернулась, уже часов в одиннадцать, наверное.Нагулялась! И умотала с утра пораньше, не сидится ей дома. Вот только сейчас вокошко видел – ушла куда-то. Пиджак такой черный. Платье серое. Якобы в трауре.Якобы переживает, падла! А тебе за…

– Гоша, спасибо, извини, – выпалил Струмилин и нажал наотбой.

В два прыжка выскочил из подвала, сунул мобильникБелинскому, стоявшему с поднятыми бровями посреди коридора, сорвал с крючка вкоридоре свой халат, вылетел из здания. Шофер Витя сразу дал газ, Струмилинпрыгнул в кабину, откинулся на спинку. Спохватился – подал руку Сане, потомпомахал в кабину Валюхе, фельдшерице своей. Опять откинулся, невидяще глядявперед.

Так. Значит, Соня никуда не делась из Северолуцка, а онпросто идиот. Это радует… Но кто же тогда ехал сегодня в купе?! На кого онпялился в полном обалдансе? Разве может быть такое несусветное сходство?

Витек заложил крутой вираж, спасаясь от кошки, вдругпринявшей «Скорую» за мышку. Струмилин стукнулся головой о боковое стекло – икак-то сразу успокоился. Нет, не тем холодным сном могилы… Просто отлегло отдуши.

Бывают похожие люди, сколько угодно. И если ему вдругвстретилась еще одна женщина, напоминающая неведомый идеал, который он искалвсю жизнь, разве это повод для огорчений? Еще одна в точности такая же… но безшлейфа позора за спиной, без омерзительных снимков, при воспоминании о которыхдо сих пор хочется плеваться, без дурной славы, без…

Если все это так, разве не стоит Струмилину сейчас,немедленно, поблагодарить судьбу?!

Он уселся поудобнее, вытянул ноги, улыбнулся и только началее благодарить, как вдруг кое-что вспомнил.

Черноглазого брюнета с «намасленным лицом» и ревнивой женойвспомнил. И какого-то «кавалера» – о нем упоминал Леший. И самого Лешего… тожееще, выискался друг, товарищ и брат!

Снова согнулся, зажался, снова нахмурился.

Ладно. С судьбой он сочтется потом, она подождет, немелочная. Сначала надо встретиться с этой Лидой Литвиновой. На правах попутчикаи врача vulgaris он обязан поинтересоваться ее здоровьем.

И только тут Струмилин сообразил, что представления неимеет, где она живет.

* * *

Лариса Ивановна, смотрительница Художественного музеяСеверолуцка, сразу обратила внимание на этого посетителя. Конечно, ведь в тотдень он был первым. Молодой человек ей сразу не понравился. Он весь какой-тословно маслом намазанный. Почему пришло в голову такое сравнение, ЛарисаИвановна и сама не могла понять. Ну, бывают такие люди, и даже среди тех, когочастенько по телевизору показывают. Их бы задвинуть на какую-нибудь помойкуистории, так нет: показывают и показывают… Впрочем, глаза у молодого человекабыли приветливые, и улыбнулся он любезно, и держался весьма вежливо. Купилбилетик и новый буклет с репродукциями музейных картин, буквально вчерапринесенный из типографии, – и пошел себе на второй этаж, откуда начиналсяосмотр. Ничего насчет цены не сказал, а то ведь какие посетители есть? Сразуначинают возмущаться, мол, десять рублей за входной билет – это дорого. Ничегосебе – дорого, три раза на трамвае или автобусе проехать или два батона купить.

Какая-то дама так и сказала с ужасом в голосе: «Но ведь наэти деньги два батона купить можно!» А сама такая расфуфыренная, небось ей неприходится всякое старье донашивать, как Ларисе Ивановне и прочимсмотрительницам. Конечно, Лариса Ивановна промолчала, и кассирша Люба ничего ейне сказала, зато очкастенький сын этой дамочки простодушно ляпнул: «Мам, да тывсе равно хлеба не ешь, потому что худеешь, чего ж ты волнуешься?»