— Вы едете по Бодминской дороге? — крикнула она. — У вас есть пассажир?

Кучер покачал головой и хлестнул лошадь, но прежде чем Мэри успела посторониться, из окна экипажа появилась рука, и чья-то ладонь легла ей на плечо.

— Что Мэри Йеллан делает одна в Лонстоне в Сочельник? — спросил голос изнутри.

Рука была тверда, но голос ласков. Бледное лицо смотрело на нее из темной внутренности экипажа: белые волосы и белые глаза под черной широкополой шляпой. Это был викарий из Олтернана.

В полумраке Мэри разглядывала его профиль; он был острый и четкий, длинный тонкий нос выдавался вниз, как изогнутый клюв птицы. Губы были тонкие и бесцветные, плотно сжатые. Священник наклонился вперед, опершись подбородком на длинную трость черного дерева, которую держал между колен.

Сперва девушка совсем не видела его глаз: они были прикрыты короткими белыми ресницами; а потом он повернулся на сиденье и стал рассматривать ее. Его ресницы трепетали, а глаза, смотревшие на Мэри, тоже были белые, прозрачные и лишенные всякого выражения, как стекло.

— Итак, мы едем вместе во второй раз, — сказал он, и голос его звучал мягко и тихо, как у женщины. — Мне еще раз удалось помочь вам, подобрав на обочине дороги. Вы промокли насквозь, вам лучше бы снять одежду.

Викарий смотрел на нее с холодным безразличием, а Мэри в некотором замешательстве возилась с булавкой, которой была застегнута ее шаль.

— Тут есть сухая полость, которая послужит вам до конца пути, — продолжал священник. — А что до ваших ног, то им будет лучше босиком. В этом экипаже сравнительно мало сквозит.

Девушка безропотно выскользнула из промокшей шали и корсажа и завернулась в грубое шерстяное одеяло, которое викарий протянул ей. Ее волосы рассыпались из-под ленты и как занавеска свисали на обнаженные плечи. Она чувствовала себя ребенком, застигнутым во время шалости, и теперь сидела, смиренно сложив руки, послушная слову учителя.

— Ну? — сказал он, мрачно глядя на нее, и Мэри неожиданно для себя тут же, запинаясь, пустилась в объяснения, рассказывая, что с ней случилось сегодня. Как и прежде, в Олтернане, было в этом человеке что-то такое, что заставляло ее изменить себе, заставляло ее говорить так, что по ее собственным словам выходило, будто она дура и бестолковая деревенская девчонка, ибо ее история звучала маловыразительно, и она в итоге оказалась очередной женщиной, которая продешевила, торгуя собой на Лонстонской ярмарке, которую кавалер бросил одну, предоставив ей самой искать дорогу домой. Мэри было стыдно назвать Джема по имени, и она довольно неловко представила его как человека, который живет тем, что объезжает лошадей, и которого она однажды встретила, бродя по пустоши. А теперь в Лонстоне с ним что-то случилось при продаже пони, и она боится: вдруг его поймали на каком-то мошенничестве.

Интересно, что о ней думает Фрэнсис Дейви? Ведь Мэри поехала в Лонстон со случайным знакомым, а потом потеряла своего товарища по бесчестью и бегала по городу, замызганная и мокрая, причем после наступления темноты, как уличная женщина. Викарий молча выслушал ее до конца, и Мэри слышала, как он пару раз сглотнул — манера, которую она запомнила.

— Значит, в конце концов вы были не так уж одиноки, — сказал он наконец. — Трактир «Ямайка» не столь обособлен, как вы предполагали?

Мэри вспыхнула в темноте, и хотя спутник не мог видеть ее лица, она знала, что его глаза устремлены сейчас на нее, и чувствовала себя виноватой, как если бы она согрешила и услышала справедливое обвинение.

— Как звали вашего спутника? — спокойно спросил викарий, и девушка на миг заколебалась: ей было неловко, неудобно, и она сильнее, чем когда-либо, ощущала свою вину.

— Это был брат моего дяди, — ответила она, сама слыша, что голос ее звучит неохотно. Сообщая имя, она словно бы признавала свою вину.

Каково бы ни было мнение викария о ней до сих пор, вряд ли оно повысилось после этой истории. Еще и недели не прошло с тех пор, как она назвала Джосса Мерлина убийцей, и вот уже она без зазрения совести уехала из трактира «Ямайка» с его братом — обыкновенная служанка из бара, которой захотелось поразвлечься на ярмарке.

— Конечно, вы осуждаете меня, — торопливо продолжала Мэри. — Если дядя мне так подозрителен и мерзок, тогда почему же я доверилась его брату? Он тоже мошенник и вор, я это знаю; он мне с самого начала признался, но вот только… — Она замолкла в нерешительности. В конце концов, Джем ничего не отрицал; он почти не делал попыток защищаться, когда Мэри обвиняла его. А теперь она встала на его сторону, она защищает Джема, без всякой причины и вопреки здравому смыслу, она уже привязалась к нему из-за того, что он обнял ее и поцеловал в темноте.

— Вы хотите сказать, что младший брат ничего не знает о ночном промысле трактирщика? — продолжал ласковый голос рядом с ней. — Он не из той компании, что доставляет повозки в трактир «Ямайка»? Так?

Мэри безнадежно махнула рукой.

— Я не знаю, — сказала она. — У меня нет доказательств. Джем ничего не признает, лишь пожимает плечами. Но он сказал мне одну вещь: он никогда не убивал. И я ему поверила. И все еще ему верю. Джем также сказал, что его брат мчится прямо в руки закона и что его скоро поймают. Он, конечно, не стал бы так говорить, будь сам одним из них.

Сейчас Мэри говорила скорее для того, чтобы убедить себя, а не своего соседа, и невиновность Джема внезапно приобрела для нее жизненно важное значение.

— Вы мне говорили раньше, что немного знакомы со сквайром, — быстро сказала она. — Может быть, вы на него тоже имеете влияние? Не могли бы вы убедить его обойтись с Джемом Мерлином милосердно, когда придет время? В конце концов, он молод, он мог бы начать новую жизнь. Вам, учитывая ваше положение, это будет нетрудно.

Его молчание унижало ее еще больше, и, чувствуя на себе эти холодные белые глаза, Мэри понимала, какой глупой, испорченной девчонкой он ее считает, и как все это по-женски. Викарий не может не понимать, что Мэри просит за человека, который ее разок поцеловал, и, разумеется, презирает ее.

— С мистером Бассатом из Норт-Хилла я едва знаком, — сказал он мягко. — Мы раз-другой встречались и говорили о делах, касающихся наших приходов. Вряд ли он ради меня отпустит вора, особенно если вор виновен и приходится братом хозяину трактира «Ямайка».

Мэри молчала. Опять этот странный человек и Божий слуга произнес слова логичные и мудрые, и возразить ему нечего. Но она была охвачена внезапной лихорадкой любви, которая опустошает разум и разрушает логику; поэтому его слова подействовали как раздражитель и внесли еще больше беспорядка в ее мысли.

— Кажется, вы заботитесь о его спасении, — заметил викарий. Она не могла понять, что же услышала в его голосе: насмешку, укор или понимание. Однако с быстротою молнии священник продолжал: — А если ваш новый друг виновен в другом — если он состоит в сговоре со своим братом, отнимая имущество и, возможно, жизни своих ближних, — что тогда, Мэри Йеллан? Вы все равно постараетесь его спасти? — Она ощутила на своих руках его ладонь, холодную и бесстрастную. И поскольку после треволнений этого дня Мэри находилась на грани срыва, была напугана и расстроена, поскольку она любила человека вопреки рассудку, и человек этот был для нее потерян по ее же вине, она сломалась и принялась бушевать, как избалованный ребенок.