— Ничего, еще завтра потренируемся. Кота покормишь? — предложила Валентина Яковлевна.

— Давайте. — Димка взял блюдце с рыбой и отправился в сад.

— Что-то вы сегодня, Ниночка, невеселая. Или мне показалось?

Нина действительно была сегодня грустная, с утра почему-то она больше смотрела на море, чем читала. Не пошла купаться с Димкой последний раз, хотя последний раз у них был самый любимый. Димка объявлял: «Последний раз!» — прямо как смертельный номер в цирке, и они, взявшись за руки, с визгом и брызгами бросались в воду. Сегодня Нине почему-то не захотелось вечером купаться, хотя тихая вода была чудо как хороша — совершенно спокойное море, в прозрачной воде были видны мельчайшие камешки, в воздухе — ни ветерка, только величественное, уходящее за горы солнце.

— Погода меняется, — заметила Валентина Яковлевна, глядя в сторону моря. — Вот увидите, ночью шторм начнется.

— Сегодня было так тихо, — удивилась Нина. — Слышите?

Она прислушалась: какой-то далекий, еле слышный шум деревьев на склонах гор.

— Это ветер поднимается. — Валентина Яковлевна села в свое любимое плетеное кресло. — Я всегда непогоду чувствую. Сколько лет прошло после операции, а перед непогодой всегда болит…

Димка ушел в гостиную, поближе к корзинке с фруктами, и включил телевизор. До ужина было еще часа полтора, но ужинать сегодня почему-то никому не хотелось.

— Валентина Яковлевна, а во время операции чувствуешь что-нибудь?

— Смотря под каким наркозом, Ниночка. А что? Почему вас это интересует?

— Да так… А если, допустим, опухоль удаляют, это под каким наркозом?

— Опухоль? — Валентина Яковлевна повернулась и пристально посмотрела на Нину. — Какую опухоль, Нина? — Голос ее стал напряженным, глуховатым.

— Ну, скажем, доброкачественную опухоль. — Нина уже жалела, что начала этот разговор.

— Нина, а ведь вы не просто так спросили? — Валентина Яковлевна пристально взглянула ей в лицо, и Нина почувствовала, что заливается краской.

— Знаете, я сегодня целый день думала… думала. Нет, я не боюсь боли, я привыкла терпеть боль, Я ведь спортсменка — хоть и бывшая. Но вы понимаете, боль боли рознь…

Да! Бывшая спортсменка, бывшая учительница, бывшая жена… Как больно! Действительно, боль боли рознь. Эту боль нужно еще научиться терпеть. Но Нина чувствовала, что уже не в силах молчать. Она должна выговориться, рассказать о том, что мучит ее.

— А теперь еще буду и бывшая… женщина! Они ведь все уберут, все, я знаю! И я больше никогда никого не смогу родить. Я никому не нужна! Нет, что я говорю? — Она помотала головой, как бы отгоняя эти страшные мысли. — У меня же Димка! Димка! Только он у меня и остался. Как подумаю, что его могло и не быть… — Слезы подступили к глазам, она уже чувствовала их где-то в носу и с усилием сглотнула, чтобы не заплакать прямо сейчас.

Валентина Яковлевна встала, подошла к ней, прижала ее голову к себе и погладила по коротким, жестким от несмытой морской воды волосам:

— Бедная моя девочка! Я как чувствовала, что что-то неладно.

— Знаете, я собаку сбила, когда сюда ехала. Кирилл меня там и нашел, возле собаки. Собака каких-то Кузнецовых. И я тоже Кузнецова. Это как знак, — лепетала Нина сквозь слезы, — и я ее убила…

— Не нужно об этом думать. Никакой это не знак. Просто глупая собака выбежала на дорогу. — Валентина Яковлевна уговаривала Нину как маленькую, баюкая и гладя ее голову. — Бедная моя, хорошая…

Нина потихоньку справилась с собой и отстранилась. Встала, подняла плечи — тоненькая, почти мальчишеская фигурка, нежный загар, серые глаза.

— Я, наверно, пойду. Заговорила вас совсем. Уже ужин пора готовить.

Валентина Яковлевна не обратила никакого внимания на это позднее отступление.

— У меня, Ниночка, тоже была такая операция.

Нина обернулась. Валентина Яковлевна тяжело опустилась в кресло.

— Много лет назад. Тоже злокачественная опухоль. Только в груди. Сказали — надо резать. Я все плакала, не могла решиться. Все думала, если рак пойдет дальше, с кем ребенок останется? А так — сказали, что надежда есть. Я и решилась. Ради Кирилла. Ну, мне и отняли обе груди.

Нина расширенными глазами смотрела на эту милейшую хрупкую пожилую женщину, учительницу физики в поселке у моря со сказочным греческим именем, где никогда ничего не должно случаться, где даже глупая собака не должна была попасть под колеса, и не могла вымолвить ни слова.

— Муж от меня ушел, как только я приехала из больницы. Да я его и не виню. — Валентина Яковлевна усмехнулась. — Я и сама с собой не хотела жить. Я вообще тогда жить не хотела, Ниночка. Двадцать восемь лет всего! Кириллу четыре было. Только ради него и осталась. На улицу боялась выйти — казалось, что все знают. Всю жизнь здесь прожила и не хотела никуда переезжать. Знаете, тогда протезов еще не было. Про пластическую операцию никто и не заикался. Да я и не знала об этом ничего. Ну, может, где-нибудь в Москве и были и протезы, и пластические хирурги. Психологи, в конце концов. Но у нас ничего такого не было. Маленький поселок. Если какая-нибудь сплетня… Вот и приходилось ухитряться, чтобы незаметно было. А муж ваш, Ниночка, извините — дурак. Подумаешь — детей больше не будет! У вас Димка есть, это такое счастье! А снаружи ничего и видно не будет. Лишь бы сделали хорошо. Врач хороший? Когда операция?

— Шестого должна лечь в больницу. — Нина подошла и снова села напротив Валентины Яковлевны. — Врач хороший.

А муж не потому меня бросил, тетя Валя. — Нина подняла измученные глаза. — Он даже не знает, что со мной случилось. Я ему не говорила. Он просто к другой ушел. Такое вот дурацкое совпадение.

— А родители? Есть с кем Диму на время оставить? Или все-таки муж присмотрит?

— Мама умерла, когда Димка еще не родился. Рак крови. Так хотела внука увидеть и… — Нина отвернулась к стене и помолчала. Слезы отступили, и она продолжила: — А папа после ее смерти сильно пьет — ему Димку нельзя доверить. То есть он хороший человек, очень хороший, но… Я не думаю, что он с ним справится. А муж… Димка ему не родной. Мы познакомились, когда я уже беременная была. А сейчас у него другая… девушка. Она беременна и… вообще. Он сказал, что хочет собственных детей. Ему не до Димки.

— Вот как! А родной отец что ж?

Родной отец? Нина улыбнулась про себя. Патрик Леммон, веселый спортврач английской сборной по художественной гимнастике! Интересно, помнит ли он еще ту девушку, которая водила его белыми ночами по Питеру? Которой он обещал показать Лондон, легендарный Ливерпуль и свой родной Корк. Она тогда поехала помощником тренера — ее пригласили в последнюю минуту, вместо заболевшей подруги. Нина тогда уже окончила институт физкультуры и работала то здесь, то там. Она рада была снова окунуться в атмосферу большого спорта, посмотреть на молодых гимнасток, новое поколение, пришедшее после них. Просто уехать на неделю из дому, от жуткого сознания того, что не можешь ничем помочь умирающему родному человеку… Рыжий Патрик сразу как-то ее приметил и тогда же, в вечер приезда, пригласил посидеть в кафе. Он совсем не говорил по-русски, а Нина — очень плохо по-английски, но они друг друга понимали. Вернее, она каким-то женским чутьем понимала, что не будет никакого продолжения этого стремительно вспыхнувшего романа — не будет ни Лондона, ни Ливерпуля, ни даже Корка. Она просто радовалась выпавшему на ее долю кусочку праздника — смешливому Патрику, плененному метафизической красотой белых ночей, безлюдными ночными улицами, мостами, парками, самой Ниной, наконец. Прекрасный город, созданный для влюбленных. Как хорошо быть влюбленной! Это было как лекарство от всех ее жизненных невзгод. Он уехал и обещал писать. Она долго ждала писем. Заглядывала в почтовый ящик, проводя пальцами там, куда глаза не доставали — вдруг конверт за что-то зацепился? Когда поняла, что беременна, ни секунды не сомневалась — рожать. И как можно было убить это продолжение счастливого состояния полета? Мать заметила ее беременность едва ли не раньше самой Нины и деликатно спросила дочь, что та собирается делать.