Драться на улице не хотелось. Звать на помощь и беспомощно брыкаться — тоже. Я предполагала, что легко решу этот вопрос самостоятельно. И это стало серьезной ошибкой, потому что там, в темноте, сшивалось еще несколько не совсем вменяемых особей противоположного пола.

Это совсем неинтересная история, и мне вовсе не хочется излагать ее в подробностях. Скажу только, что оказалась уже достаточно хорошо натаскана Уэсуги, чтобы они могли меня изнасиловать, но вовсе не настолько опытным бойцом, чтобы выйти из этой ситуации без потерь. Когда уже под утро я все-таки явилась пред светлые (хотя и черные) очи своего возлюбленного, даже он, невозмутимый как Будда Амитада, потерял дар речи. Более всего его потрясла, как он сам после признавался, моя торжествующая улыбка.

А я на самом деле радовалась, что прошла боевое крещение, что извозила мордой по асфальту пять или шесть сволочей и надолго отбила у них охоту приставать к беззащитным и хрупким девушкам. Пара-тройка сломанных ребер и энное количество стремительно чернеющих кровоподтеков не представлялись мне такой уж высокой ценой за полученное удовольствие. Видимо, я всегда была немного ненормальной. Я бы очень быстро забыла о неприятном инциденте, если бы не последующие дни. Невозможно не помнить легкие, почти невесомые, как опадающие лепестки сакуры, нежные прикосновения рук любимого, его бережные ласки, его заботу. Уэсуги ухаживал за мной как за ребенком. Сам делал мне перевязки, массаж, поил какими-то пряными и горькими отварами и проводил со мной каждую свободную минуту, опасаясь, что у меня случится нервный срыв. К его облегчению, я все перенесла довольно легко и кошмары мне не снились.

Я очень быстро встала на ноги, и тогда Нобунага объявил, что мне нужно учиться драться всерьез, если я хочу жить, и что он собирается открыть мне тайные традиции воинского искусства своего клана — так называемое мицудэн. Это величайшая честь и самое необычное признание в вечной и преданной любви на протяжении всей моей биографии. Правда, это стало и одной из самых серьезных бед на мою несчастную голову. Потому что обучение оказалось всем муштрам муштра. Брр-рр… Параллельно с описываемыми событиями я сдавала экзамены и зачеты, писала какие-то работы, ковырялась в сложных механизмах и даже успела поразить преподавателей выдающимися успехами — стреляйте, не помню, в какой именно области. Это мне представлялось уже суетой сует и ловлей блох. Весь мир сосредоточился для меня на Уэсуги Нобунага. Я была предана ему больше, чем Жоржу, любила его безумнее и неистовее еще и потому, что испытывала острое чувство вины за то, что не могу отречься от предыдущего возлюбленного, не могу и, хуже того, не хочу порвать с ним окончательно.

Я наверняка знала, что уеду в Японию с Уэсуги, но не могла не понимать, что, как бы страстно ни любила эту прекрасную и необычную страну, не смогу жить по ее неписаным законам всегда. В качестве супруги Нобунага я перестану быть европейской женщиной, и мне никто не захочет прощать те промахи, которые скрепя сердце прощают чужакам. Я никогда не стану в Стране восходящего солнца настолько своей, чтобы Нобунага чувствовал себя счастливым. Правда, я честно собиралась попробовать. Между мной и Японией стоял только Жорж. Но как оставить его одного в момент, когда он уже потерял надежду на будущее и страну, в которой родился и вырос, я не представляла.

* * *

Они застыли как изваяния и стояли так долго, что Разумовский ощутил болезненный укол ревности. Макс не предупреждал его, что собирается, как клещ, вцепиться в Нику и не отрываться от нее. К тому же он довольно глупо ощущал себя в тесном коридорчике, нагруженный шампанским, цветами и тортом. «Мы чужие на этом празднике жизни», — говорил в таких случаях великий комбинатор. Пора было напомнить о своем присутствии.

— У тебя никто не брал трубку всю ночь и весь день! — выпалил Игорь.

— То есть ты хочешь сказать, что звонил мне сутки напролет? — ужаснулась Ника, наконец отрываясь от Одинцова.

Игорю показалось, что старый друг нехотя разомкнул объятия.

— С перерывами на кормление и разговоры с Максом, — уточнил он. — Так же и рехнуться можно от волнения. Совесть у некоторых есть?

— Остались остатки, мешают работать, — машинально ответила она.

Макс радостно заржал.

— Ты чего? — забеспокоился Игорь.

— Хорошо-то как! Словно на десять лет назад вернулся. Это же Леркина любимая присказка.

— Ну, у меня любимых присказок вагон и маленькая тележка, — улыбнулась Ника. — Странно, что ты все это помнишь.

— Мне и самому странно, — признался Макс.

— Никак не могу привыкнуть, что он зовет тебя Леркой, а не Никой, — смущенно вставил Игорь. — Трудно будет переучиваться, так что не обращай внимания и не обижайся, если я первое время стану ошибаться.

— И думать не моги! Я теперь есть и останусь Вероникой Валентиновной Казанской, так что это Максу предстоит переучиваться. А кем я была, существенного значения не имеет.

— Если бы… — печально взглянул на нее Одинцов.

Она поняла его с полуслова:

— Что, завертелась карусель?

— Даже не знаю, с чего начинать.

— Начни с себя, Макс. Я ведь была уверена, что ты погиб тогда вместе с остальными. Там, в Аргентине.

— Ты знала, где мы были?!!

— Когда вас отправляли, конечно, не знала. А когда стало известно, что вас… что вы… — Она сморгнула пушистыми ресницами и с некоторым изумлением произнесла: — Черт, кажется, я стала сентиментальной на старости лет. Словом, ты меня понимаешь. Так вот, когда все это произошло, Уэсуги непременно хотел выяснить, как могло статься, что прекрасно подготовленные ребята, не олухи, не новички зеленые, да еще с Петром Великим во главе, полегли поголовно. Он ведь считал виноватым себя. И я попросила Криса, чтобы он покопался в файлах и сунул нос куда следует.

Ты не смотри на меня безумными глазами, я его честно предупредила, какой это бешеный риск. Но Крис даже глазом не моргнул, когда соглашался. По-моему, к тому времени его окончательно достали наши беспорядки.

— И тебе известно, что случилось? — спросил Макс, белея на глазах.

— А тебе? — Ее голос отчего-то стал жестким и шершавым, словно наждачная бумага.

— Я уверен, что нас подставили. Но кто, зачем, почему? Я полтора года провалялся в госпитале. Очень многого не помню. Игореша со мной возился как с младенцем… — Он растерянно развел руками. — Ты, наверное, уже догадалась, что господин Разумовский и есть тот самый мой школьный, товарищ, с которым мы пытались удрать в пираты.! Помнишь, я тебе как-то рассказывал?

— Рассказывал. И не раз, — ответила она, обращаясь почему-то к Игорю. — Он очень много о тебе рассказывал, и очень тепло. Теперь я понимаю почему.

— Ты будто и не удивлена тем, что мы заново познакомились, — с некоторой даже обидой протянул Макс.

— А чему тут удивляться? Я всегда говорила, что Киев — это очень маленькая деревня. Все всех знают.