Да что там в этих!

Такой ноябрьский день мог стать подарком для Франции.

И откровенно порадовать север Италии.

Но и такой день, оказывается, можно было испортить.

Тони искренне призвал кару Божью на голову тех, кто сообразил растерзать тихую радость приветливого осеннего дня сумасшедшей гонкой по бурелому, в тупой погоне за несчастной затравленной зверушкой.

Он ненавидел парфорсную охоту.

Хотя любил лошадей.

Бешеный галоп рождал в душе потрясающее чувство единения со стремительным, сильным и грациозным животным.

«Наверное, в одной из прошлых жизней я посетил этот мир в образе кентавра», — подумал как-то Тони, в очередной раз наслаждаясь волшебным чувством полета.

Однако ж объединяться с массивным, тяжело храпящим хантером[25]сэру Энтони Джулиану вовсе не хотелось.

Пожалуй, такое единство было бы оскорбительным.

Уж лучше вселиться в быка на корриде, быть пронзенным бандерильей и истечь благородной кровью под рев толпы, чем тупо ломиться по оврагам, преодолевать каменные заборы и плетеные изгороди крестьянских угодий, ворота которых предусмотрительно закрывались в дни массового господского помешательства.

Тони хорошо помнил свой дебют — лет в четырнадцать или пятнадцать.

Отличный наездник, он без особого труда перенес тяготы многочасовой гонки и… сломался на финише, выполняя старинный обычай посвящения.

Суть обряда проста — лапкой, хвостом, ухом, словом, любым клочком плоти растерзанного собаками зверя хозяин охоты рисует на щеке новичка кровавый треугольник.

Только и всего.

Юный Тони, окруженный толпой рафинированной знати, решительно приблизился к почтенному лорду Уорвику — по иронии судьбы своему будущему тестю.

Мужественно подставил лицо.

И лишь когда все было закончено — лорд старательно изобразил на щеке мальчика подобие треугольника, — медленно выложил содержимое желудка завтрак в доме Уорвиков был обильным на отменное ярко-красное сукно нарядного фрака предводителя охоты.

Странное дело: ему ни тогда, ни — уж тем более! — теперь не было стыдно.

Однако — воспоминания!

Теперь — увы! — так не порезвишься.

Разве что разыграть приступ радикулита? Или — сердечный? Или…

Эта идея всерьез захватила Тони.

Однако надо было спешить, ибо вдали на холме уже появилась тильбюри[26]хозяина охоты.

Заболеть следовало внезапно, но остро и довольно опасно…

Тони так увлекся тактическим планированием, что не заметил, как изящная коляска внезапно остановилась, а вернее — была остановлена верховым из поместья.

Кто-то из слуг рискнул преградить путь лорду Гатвику, нынешнему хозяину охоты, в самый торжественный момент — явления командующего перед строем.

Повод — надо полагать — был.

«Несчастье, — обреченно подумал Тони, — дай Бог, обойдется смертью чьей-то престарелой бабушки».

Мысль о том, что ненавистная охота теперь может не состояться, его не посетила.

Тильбюри между тем приближалась гораздо быстрее, чем этого требовал этикет.

Что-то случилось.

В этом уже никто не сомневался.

На ходу сэр Гатвик призывно махал перчаткой, впопыхах сдернутой с подагрической руки.

«Мать или отец?» — отстраненно подумал Тони, быстро сообразив, что хозяин поместья машет именно ему.

И еще одна подлая, стыдная мыслишка успела промелькнуть в эти мгновения.

«Лучше бы — мать».

Мысль не делала чести лорду Джулиану-сыну.

Единственное, что могло хоть как-то извинить его в этой связи: он был абсолютно честен.

Как на духу.

Сэр Энтони Джулиан не питал теплых сыновних чувств к леди Элизабет и отлично знал, что пользуется взаимностью.

Странные мысли роем кружили в голове, а рука уже машинально коснулась повода — лошадь с места ушла в галоп.

— Друг мой… — Престарелый лорд Гатвик, помимо классической подагры, страдал астмой, отчего задыхался. — Трагические известия… Трагические и престранные… Герцог Владислав Текский, ваш однокашник, кажется. И друг, как я понимаю… Словом, он… он… скончался минувшей ночью…

Тони испытал нечто, чему за долгие годы так и не смог подобрать названия.

Иногда он называл это внутренней дрожью, иногда — лихорадкой, иногда — приступом непонятного состояния, отдаленно напоминающего страх и даже ужас, но одновременно — готовность насмерть противостоять тому, что их породило.

Внешне в такие минуты лорд Джулиан оставался спокоен, только слегка бледнел, наливались черной смутной бездной карие глаза, а душа…

Душа замирала в предчувствии событий, позволяющих близко подойти к границе двух миров, а случалось — и заглянуть за нее.

Ничего не увидеть, но ощутить, как стынет кровь и трепещет сердце, сбиваясь с привычного ритма…

Старый лорд между тем продолжал. Невыносимо медленно, перемежая свой рассказ долгими приступами мучительной одышки.

— Он умер. Его душеприказчики разыскивают вас по всему миру, ибо касательно вас, Энтони, имеется некое чрезвычайно важное и неотложное, как я понимаю, распоряжение покойного. Вот все, что я знаю. Но полагаю, друг мой, вам следует теперь ехать…

— Я отправляюсь немедленно. Надеюсь, ваша светлость передаст мои извинения…

— Какая чушь приходит вам в голову, Тони, в такие минуты! Спешите, мой мальчик. Вам на это плевать с высокой колокольни, разумеется, но я буду молиться за вас! Так и знайте. Буду молиться всю эту чертову охоту, чтоб она провалилась…

Тони отказался от машины, присланной из имения.

Стремительным полевым галопом, рискованно привстав в стременах, пронесся он по окрестностям, вызывая недоумение местных жителей.

Джентльмену, облаченному в красный фрак, черную бархатную жокейку и лаковые ботфорты, по всему, полагалось сейчас следовать прямо в противоположном направлении.

Он еще не до конца верил в то, что случилось.

Верила душа, многое уже знала и предвидела.

И трепетала в ожидании страшного испытания.

Вечерний звонок.