По кругу, по кругу. Ее сознание бежит по кругу, и никогда ей из этого круга не выбраться. Черная ночь следует вслед за убийством, черная ночь перетекает в темноту подвала. Разверстая пасть железного ящика поглотит ее. Если Иван не придет за ней, она соскользнет в эту бездну.

Иван не придет, ему ее не найти — дорожка, по которой они шли (она впереди, он позади, но все равно впереди), опустела. Остался только круг, она бежит по этому кругу, снова и снова переживая чужие жизни, чужие смерти. Где конец? Где начало? Числа… Откуда они взялись в ее голове?

Обежав новый круг, Алина не удерживается и соскальзывает в бездну.

* * *

Наверное, так себя ощущает мертвый в свою первую ночь в могиле. Ужас и безнадежность одиночества овладели ею, когда все звуки смолкли. Не оставляйте меня здесь одну, вернитесь, пожалуйста! — хотелось ей крикнуть, но и ее собственный голос тоже покинул Алину. Безмолвие полное, тишина совершенная. Если бы можно было уснуть и перестать ощущать. Если бы можно было заплакать и ощутить себя. Но ни сон, ни слезы здесь невозможны.

Бесконечность отчаяния длится и длится, безвременная бесконечность отчаяния.

Наверное, так ощущает себя мертвый, когда первая ночь в могиле проходит. Острый приступ одиночества и ужаса переходит в хроническую фазу. Притерпелась, впустила ужас внутрь своего тела и немного его отогрела. Ужас в ней, как постоянная боль. Алина осознала безнадежность и смирилась.

А безвременная бесконечность все длится.

Больше она ничего не ощущает, ни страха, ни одиночества. Оцепенела в бесчувствии — бесконечность безвременья свободно, не встречая преград, перетекает через нее. Тишина в пустоте повисла, и ничего не происходит.

Долго, долго не происходит, она уже почти растворилась в этом небытие. Занесенная снегом могила…

Но вот что-то вдруг изменилось. Могилу на кладбище, где она похоронена, пришли навестить? Легчайший толчок воздушного потока пронесся мимо, не задевая ее. И опять. И еще раз. Тень, только тень его голоса, но Алина его узнала. Иван. Он кричит, он зовет ее. Он здесь, он поможет. Но как же ответить ему, если слов больше нет, если в ней все звуки исчезли? Нужно вспомнить свой крик и вытолкнуть его из себя. Крика не вышло, он прошел в пустоту без звука.

Иван ее не услышал, ушел, но Алина больше не мертвая. Она ощущает, как сквозь закрытые веки проникает ярчайший свет, жар огня отогревает окоченевшее тело. Алина открывает глаза — свет ослепляет. Ослепленная, но живая, она стоит на твердой поверхности некоего пространства, воздух наполняется звуками, множеством звуков. Слух еще не освоился и не различает их значение. Так проходит какое-то время, Алина ощущает ход его движения — время здесь существует. Но вот и слух, и зрение приходят в норму. Она понимает, что находится на улице какого-то города.

Ночь. Улица объята пламенем пожара. Но ей не страшно. Огонь завораживает. Она смотрит на пламя, не может отвести взгляд, не может оторваться. Пытается вспомнить, что же произошло и как она здесь оказалась. Было безвременье, небытие… Нет, все это возникло позже, через множество веков. А сначала была любовь, необыкновенная, не такая, какая возникает между мужчиной и женщиной (напрасно Феано ревновала) — любовь двух посвященных в тайну бытия. Тайну, которая пока не открылась, но всегда присутствовала в их душах. И были беседы без слов, и был шорох ночного моря, и была музыка, та, которую запишет другой посвященный в других веках, подслушав ее у хора священных чисел. И было чудо, да не одно, произошедшее на ее глазах. И было безграничное счастье. Несмотря ни на что. Но потом…

Крики людей раздаются повсюду — отчаяния, страха и боли. Только Алине одной не страшно, не больно, словно она простой зритель, словно все происходит не по-настоящему. Но, конечно, это не так. Просто все это уже происходило — не с ней, а с той, которая жила задолго до нее.

Но нужно сделать то, для чего она здесь появилась. Напрягая все силы, она смогла наконец отвести взгляд от огня и увидела, что на земле, в двух шагах от нее, лежит человек. Волосы почти совсем обгорели, лицо обожжено, глаза закрыты. Пифагор. Наконец-то она его нашла! Он пострадал одним из первых. Как только эти страшные люди напали на школу и подожгли здание, весть распространилась по всему городу. Но тогда она уже была здесь, только никак не могла отыскать его. Потоки времен — прошлого и настоящего — завихрились в ее голове, вызывая легкую тошноту, мешая сосредоточиться на том, что от нее требуется сделать сейчас. На мгновение возник образ красной комнаты. Но она прогнала его, приказала себе об этом не думать. Подошла к лежащему на земле Пифагору ближе, присела возле него на корточки и стала ждать, когда он заговорит, боясь пропустить момент. Вот губы его дрогнули, Алина замерла, вся обращаясь в слух, напрягаясь до предела — писать здесь нечем, не на чем и незачем, придется запоминать. Но губы его сложились в улыбку, умиротворенную, светлую: он сделал свой выбор, — и не произнесли ни слова. Значит, чисел не будет? Ей стало горько и ужасно жалко его. И в то же время она испытала к нему благодарность. Она знает, он прав. Понимает, почему именно такой выбор он сделал. Пребывая между жизнью и смертью, там, на берегу моря, в хижине, он увидел то, что произойдет: через много-много веков две половины его несогласной с собою души возродятся в двух разных людях, один из них снова вычислит то, что вычислил бы он, отправившись в Метапонт, разочаруется и станет убийцей, и последует хоровод смертей… Он все это увидел. Все. И роман Ивана, и двух бизнесменов, нашедших рукопись в подвале дома Дамианоса, даже ее, Алину, стоящую здесь, этой ночью, на этой улице, и понял, что Число гармонии может явиться только числом разлада. Он не доживет до глубокой старости, он умрет сейчас, через мгновение, на ее глазах. Он не отправится в Метапонт, он сам так решил.

Алина наклоняется над ним, этим святым в обгоревших почерневших белых одеждах, совсем низко, целует в обожженный лоб. По лицу его скатываются слезы — ее слезы, понимает Алина и только тут замечает, что плачет.

— Прощай, прощай, Пифагор, — быстро и нежно шепчет она, быстро и нежно целует, ощущая на губах вкус своих слез.

— Прости, Феано, — еле слышно говорит он — голос его как нитевидный пульс умирающего, вот-вот прервется, вот-вот перестанет звучать. — Не держи зла на мою жену. Она не знала, что не ты убийца.

— Как и та, другая в моем веке.

— Ничего этого не будет. Сейчас все закончится.

— Феано просто ревновала тебя ко мне, — не удержавшись, сказала Алина, опять перепутав время. — Но ты прав, сейчас все прекратится. И любовь, и ревность, и я. Ведь ты так решил.

— За себя, но не за тебя. Твой путь еще не окончен. Твой путь продолжится.

Где-то над головой вспыхивает ярко, раздается ужасный треск. Алина поднимает глаза — над ними горит балка и вот-вот обрушится. Ну, что ж, значит, так суждено: они погибнут вместе. Ей не страшно, не жалко, наоборот, она испытывает огромное облегчение.

И все же непроизвольно зажмуривается. И потому не видит, как приходит спасение. И радуется, не понимая в первый момент, что спасение это — крах: победа Пифагора над собой, которая далась ему с таким трудом, аннулировалась руками спасителя. Обыкновенный человек из толпы, привлеченный пожаром, в последний момент его вытащил. Перенес в безопасное место и теперь пытается привести в чувство. Случайный человек, обыкновенный прохожий. Балка падает как раз на то место, где они за несколько секунд до этого находились. Горящая балка задевает своим концом какую-то женщину, та, раненая, ужасно кричит, толпа отвлекается на нее и не видит, что происходит.