Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— Нет! — всё-таки крикнула я в ответ. — Это из-за меня…
Мне, наверное, ещё многое хотелось ему прокричать. Например, о том, что на самом деле Тень ещё таскается рядом, и я не имею понятия, что ей взбрендит завтра. Что вижу Алека только как друга, а тянет меня совсем к другому человеку. Тому, кто предал и обманывал… тому, кто спас. И тянет так, словно Узы всё ещё соединяют наши души. Его — мёртвую, мою — живую. И оттого я сама чувствую себя наполовину мёртвой — окоченевшей, застывшей, потерянной в бесконечном нигде. А вторая половина по инерции продолжает жить — варить кофе, разговаривать, ходить на пары, всюду волоча следом бесполезную мёртвую свою половину. Словно моя душа перенесла инсульт и осталась паралитиком на веки вечные. Наверное, Алек бы понял…
Но всё, что я смогла, выдавить это дурацкое: “Из-за меня!” Как будто оно могло хоть что-то Алеку объяснить.
Я беспомощно пожала плечами и выбежала из столовой, и едва за спиной закрылась дверь, как шепотки студентов превратились в посмеивание и бурное обсуждение. Алеку приносили соболезнования, а кто-то даже сказал, что это к лучшему.
Я немного злилась. Зачем было при всех кричать?
Волнуясь, чтобы Алеку не пришло в голову меня догонять, я быстрым шагом прошла через холл к раздевалке, там застегнулась в пуховик и намотала шарф так, что наружу торчал только нос и глаза. Погода нынче была кусачей. Выскочила наружу, под град снега, но не успела пройти и пару шагов, как сзади вдруг дёрнули за капюшон, да так сильно, что я больно плюхнулась на попу.
— Эй, стерва! — заносчиво раздалось сверху. Это были старые знакомые — тусовщицы Раиса и Катя. Эмоном Раисы была кошка — белая и пушистая, точь-в-точь меховая шапка, а у Кати — клыкастая тигрица.
— Тебе Старосты было мало? — скалила Катя тигриные клыки. — Теперь за Алека взялась? Губа не дура!
— Походу ты о себе слишком много возомнила, — поддакнула Катя, топорща кошачьи усы. Её белая кошка вся раздулась от негодования. Только этих дур мне не хватало.
Отряхиваясь, я поднялась со снега.
— Алек, видимо, совсем хватку потерял, раз зарится на лохматое пугало. Может, просто не знает, как ты совсем недавно с Павлом лизалась? — насмешливо выдала тигрица.
Скрипнув зубами, я схватила её за воротник модной курточки и с несвойственной мне силой притянула к себе:
— Давай-ка ты язык прикусишь, а? — отчеканила я.
Точно по команде тигрица захлопнула рот, слепые глаза её Эмона расширились. Не такой реакции она ожидала. Я толкнула её в снег, точно отбрасывая от себя блохастое животное, посмотрела на Раису, чья белая кошка испуганно прижала уши.
— Вам что, заняться нечем? — голос у меня дрожал, Лиса угрожающе хлопнула пастью. И хотя Катя и Раиса не могли её видеть, они с лихвой почувствовали. Подскочили, точно ужаленные, и пустились в разные стороны, как самые настоящие дворовые кошки.
— Идиотки, — ругнулась я вслед, хотя и без особой злости. Чувств было не больше, чем если бы соседский кот справил нужду у двери моего дома. Досадно, конечно, но что можно взять с глупой зверюги?
Поправив шарф, я двинулась к остановке. А дальше, на автобусе к метро, а там и до дома рукой подать.
* * *
Нина Валерьевна — хозяйка квартиры, где я до сих пор снимала комнату, встретила меня беспокойным блеянием. Тут даже на Эмона не приходилось смотреть, чтобы понять — коза козой.
— Аустиночка, детка, тут тебе письмо, — блеяла хозяйка, выуживая из кучи счетов белый конверт с моим именем. — Надеюсь, не повестка какая, а то помню твоего молодого человека, ну, лохматого того, сразу видно, на роду ему кривая дорожка писана.
— Парня? — не поняла я, забирая письмо.
— Я про того, который с тортиком как-то приходил, как там его. Серёжа …Или. Да, точно, Паша! Что-то с ним было не чисто. Я тебе тогда не говорила, а теперь скажу — взгляд у него волчий! Вроде и доброта теплится, да уж черноты не меньше. Тут уж непонятно, кто победит.
— Он не мой парень, — с досадой пробормотала я, торопясь уйти в свою комнату. Я тут забыть пытаюсь, а мне на каждом углу напоминают.
— Зря нос воротишь! Послушала бы совета мудрой женщины, — голосила Нина Валерьевна вслед.
— Обязательно, — кисло откликнулась я, прежде чем захлопнуть дверь. Конверт бросила на кровать, а сама, распихав уличную одежду по шкафам, переоделась в домашнее и пошла смыть с лица остатки дня.
В ванной меня встретило моё отражение — пресное лицо с дежурным безразличием. Глаза — пустые, без капли интереса к жизни, словно он вытек из меня как из разбитой чашки.
Лиса выглядела лучше — шерсть светилась здоровьем, уши стояли торчком и только пустая глазница портила цветущий образ. Я заметила, что если смотреть в черноту глазницы слишком долго, то во мраке почудится то россыпь паучьих глаз, то руки, обглоданные червями, то предсмертные вопли навсегда сгинувших, и яснее всего будет звучать отчаянный крик старика: “Аврора. Аврора…”. Словно я всё ещё заперта в клетке, которую засасывает в портал с тьмой.
А может, теперешняя жизнь мне только мерещится? И через секунду я очнусь и снова окажусь в страшной комнате, где по кругу на стульях восседают призраки, а Павел уходит из комнаты, так и не оглянувшись…
Я поспешно бросила в лицо пригоршню воды. Но мысли не желали сворачивать с выбранного пути.
Аврора… Это женщина, которая могла стать моей матерью. А Барона я бы тогда называла “папой”.
“Что ж, пусть Ящер и не стал тебе отцом, но от него ты недалеко ушла. Он мог бы гордиться!” — мысленно поздравила я себя. Ну а что? Подтолкнула во тьму сначала несостоявшегося папашу, а потом и Павла, пусть и невольно… Зато сама осталась жива. Разве не похожим итогом закончился первый ритуал Ящера? Погибли другие, но не он… Чем не в папашу?
Я остервенело потёрла лицо, словно хотела содрать кожу. Стать другим человеком.
Положила руку на солнечное сплетение — точно на то место, где раньше брали начало Узы. Теперь там зияла открытая рана — её было не видно, зато
