Не имея возможности убить монарха собственными руками и съесть его сердце, подруги Теруань утешатся тем, что проголосуют за его казнь.

Для Манон революция была не случайностью, но логическим завершением ее мечтаний и амбиций.

Жорж ГЮИСМАН

7 сентября на парижских улицах стало спокойнее, но убийства продолжались в предместьях и в провинции…

Именно в этот день герцог де Бриссак, арестованный в Этампе по обвинение в государственной измене, находился в руках патриотов, которые должны были препроводить его в Версаль. У ворот города карету окружила возбужденная толпа.

— Смерть ему! Выдайте нам Бриссака!

Охрана благоразумно отошла в сторону, и несчастный герцог был умерщвлен ударами пик, сабель и штыков. Отрезав ему голову, бандиты вернулись в Лувесьенн, где не находила себе места госпожа Дюбари.

Бывшая фаворитка в тревоге ожидала известий о своем любовнике. Услышав, как толпа вопит «Са ира», она поняла, что случилось несчастье, и подбежала к окну. Толпа пьяных мужчин и женщин выкрикивала непристойности. Самый трезвый из них держал на плече пику с насажанной на нее головой герцога де Бриссака….

Графиня в ужасе отпрянула от окна и, упав на канапе, забилась в рыданиях. Горе ее было столь, велико, что она даже не слышала тех оскорблений, которые выкрикивали патриоты. Внезапно какой-то предмет с шумом влетел в комнату и подкатился к ее ногам: какая-то женщина бросила в нее головой любовника…

Графиня потеряла сознание.

После сентябрьских погромов госпожа Ролан поняла, что убийство не самый изящный способ привести человечество к счастью. Груды трупов, которыми Дантон, Марат и Робеспьер с друзьями завалили улицы, внезапно смутили ее. Отвратительное убийство герцога де Бриссака привело Манон в полное отчаяние. Однажды вечером она призналась:

— Вы знаете, как я восхищалась революцией. Так вот: теперь мне стыдно за нее!

Она, конечно, хотела смерти врагов Родины, но предпочла бы, чтобы это делалось каким-нибудь более чистым и достойным способом, например с помощью виселиц. Эта романтичная женщина представляла себе палачей, которые каждый вечер вешают приговоренных на деревьях городов, а вся церемония сопровождается песнями, танцами и речами.

Утром служащие свалки с пением приходили бы снимать трупы, как «крестьяне срезают больные гроздья со своих лоз». Потом в разукрашенной лентами тележке мертвых отвозили бы на луга Бри, где они «удобряли бы борозды».

Такие казни были бы изящны и проходили бы мило спокойно, доставляя удовольствие всем — даже приговоренным…

Вульгарные же убийства, совершенные палками, кухонными ножами, пиками, оскорбляли чувствительность госпожи Ролан.

Внезапно эта толпа, которую она сама возбуждала, испугала ее.

— Смотрящий в лицо народа, — сказала она, — видит чудовище.

Эту фразу повторили Дантону, и он в совершенной ярости обозвал ее «салонной революционеркой» и «облезлой шлюхой».

— Она оскорбляет меня, — заявил он, — и я хорошо знаю почему.

За несколько дней до этих событий Дантон так ответил собеседнику, упрекнувшему его за сентябрьские дни:

— Мсье, вы забыли, с кем говорите. Вы забыли мы мерзавцы, что мы вышли из грязи… и можем управлять только с помощью страха!

Дантон был прав: эти «мерзавцы» не могли нравиться нежной Манон, вскормленной Вергилием и Монтенем. Она побудила своих друзей-жирондистов бороться всеми способами против дантоннстов, и ей удалось расколоть Собрание на два враждующих блока…

Каждый вечер в ее салоне собирались мужчины, для которых она была богиней, вдохновительницей, тайной мечтой, чтобы получить указания: это были Гаде, Баобару, Луве, Бриссо, Верньо и Леонар Бюзо.

Последний обычно неподвижно сидел в кресле, с восторженным видом внимая речам Манон, в которую был безумно влюблен.

Впервые в жизни жена министра была влюблена, она смотрела на молодого депутата с бесконечной нежностью.

Родство их душ было невероятным. У Бюзо была в Эвре богатая библиотека — шестьсот томов на латинском, греческом, французском и английском языках; он любил красивую мебель, философию, музыку, хорошие вина и республику Плутарха…

Манон, обожавшая беседовать с ним, восхищалась его элегантностью, манерами, тонкими руками и теплым взглядом. Однажды она с удивлением поняла, что в присутствии Бюзо ее тело волнуется так же, как ум…

В тридцать восемь лет госпожа Ролан открыла для себя любовь…

Приближались выборы в Конвент. Среди кандидатов был человек, к которому патриоты относились с недоверием из-за его происхождения, хотя он и финансировал революцию в самом ее начале. Этим человеком был Филипп Орлеанский. Желая удалить его из Парижа после октябрьских событий, Людовик XVI послал его в Лондон. Через девять месяцев Филипп вернулся во Францию вместе с госпожой де Бюффон и немедленно возобновил политическую деятельность. Его сыновья под влиянием госпожи де Жанлис стали членами якобинского клуба, а сам он дал клятву верности депутатам-антимонархистам. После Варенна Филипп надеялся, что его назначат регентом или изберу конституционным монархом. Он испытал горькое разочарование: руководителям Собрания он был больше не нужен, и его просто отодвинули в сторону. Теперь Филиппа разъедала ненависть, становившаяся с каждым днем все сильнее. Решив доказать свои антибурбоновские настроения, Филипп собирался участвовать в выборах по якобинским спискам. Прокурор коммуны Мануэль призвал его отказаться от фамилии Орлеанский и зваться отныне просто Эгалитэ. Принц-демагог согласился на это смешное прозвище не моргнув глазом.

Избранный депутатом от Парижа, Филипп сидел теперь рядом с Робеспьером, Маратом, Камиллом Демуленом, Сен-Жюстом и мясником Лежандром….

Госпожа де Бюффон отпраздновала эту победу довольно своеобразным способом: «Она вплела, — пишет Ролан Жуаньяр, — трехцветные ленты в самое интимное место и пригласила Филиппа на маленький ночной праздник. Новоиспеченный депутат отдал должное цветам нации…»

Господин Ролан тоже стал депутатом, и это избрание тяготило его. По правилам он должен был теперь оставить пост министра внутренних дел. После долгих дискуссий жирондисты предложили ему остаться — слишком многим они были ему обязаны.

Тогда вмешался Дантон.

— Никто не ценит Ролана больше меня, но раз вы приглашаете остаться Ролана, то будьте последовательны — пригласите и его жену…

Он говорил шутливым тоном, но несколько часов спустя, участвуя в дебатах, был вполне серьезен:

— Нам нужны министры, имеющие свой собственный взгляд на вещи, а не глядящие на мир глазами жены, — кричал Дантон.

Ни одна женщина не прощает подобных выпадов. Отныне госпожа Ролан заставит мужа и его партию совершить много ошибок, на которые толкнет ее ненависть…