— «О мертвых хорошо, или ничего, кроме правды». Это правда, Лера. Дело прошлое, но я хочу, чтобы ты знала. Когда мы вместе ездили в командировки, он вечерами часто уходил из гостиницы, а возвращался под утро, я все слышал из соседнего номера.

— Подслушивал и подглядывал?

— Так уж вышло.

— И скрывал от меня?

— Пока Паша был жив. Ведь он был моим другом, как ты знаешь.

— Как же, верная мужская дружба, круговая порука. Как это подло, вот она какая, твоя любовь ко мне!

Последние слова Валерия буквально выкрикнула — с отчаянием и злобой. Павленко смущенно огляделся, но никто не обращал на них никакого внимания, громкая музыка в зале глушила разговоры. Он вздохнул и сказал:

— Успокойся, Лера, какое теперь это имеет значение. Но знай — я бы такого никогда не допустил, будь я твоим мужем. Пойдем, мы засиделись, пора баиньки.

— А рассчитаться?

— Все уже оплатил господин Громов. Он ведь рад, что мы не стали артачиться. А про Пашу пора начать забывать. «С глаз долой — из сердца вон» — так, кажется, говорили наши предки?

Через пять дней после посещения вернисажа Сошникову удалось дозвониться до Василия Михайловича Вараксина. Художник пригласил детектива в гости и пообещал ответить на все его вопросы. Сергей Леонидович решил не откладывать встречу и подъехал к дряхлому трехэтажному дому на Почтовой улице в тот же вечер. Именно на Почтовой нашли мертвым в собственной квартире артиста Максима Заварзина, расследованием этого инцидента совместно с полицией и столичным журналистом занимался недавно частный детектив.

Улица эта, всего в двух кварталах от набережной, протянулась с востока на запад на несколько километров и некогда была одной из главных магистралей бурно растущего Южно-града. Шли годы, город строился вверх от реки на север, появлялись все новые здания, площади, проспекты, улицы, переулки, а Почтовая оставалась такой же, что и сто пятьдесят лет назад. Дома постепенно ветшали, у жильцов все чаще возникали проблемы с водоснабжением и канализацией, тем не менее многие пожилые люди привыкли к этому старейшему городскому району и не рвались переезжать в благоустроенные новостройки на окраине.

Одним из таких жителей был и Василий Вараксин. На Почтовой улице жили его родители, здесь прошло детство художника, отсюда в далеком тысяча девятьсот шестьдесят пятом году его призвали в армию. Служивший в Подмосковье сержант Вараксин после увольнения в запас не вернулся в родной город, а поступил в Московский государственный художественный институт имени Сурикова, ранее называвшийся училищем живописи, ваяния и зодчества.

Талант Вараксина оценили, он успешно окончил факультет живописи, женился на однокурснице-москвичке и остался в столице. Тесть Василия Михайловича, известный скульптор, познакомил его с видными мастерами, картины молодого художника стали появляться на крупных выставках, о них благосклонно отзывались критики.

Вараксин часто выезжал в творческие командировки — на великие сибирские стройки, в Заполярье, в среднеазиатские степи, на Байкал, на Сахалин и на Камчатку. И на его полотнах появлялись металлургические комбинаты и гидроэлектростанции, хлопковые поля, ледоколы и рыбацкие сейнеры. И конечно же, инженеры, сварщики, монтажники, колхозники, моряки. Василию Михайловичу вручили премию имени Ленинского комсомола, за ней вполне могла последовать и Государственная. А потом все рухнуло.

Вараксин в составе молодежной делегации ВЛКСМ отправился в заграничное турне в дружественную социалистическую Венгрию. Там он, горячий, самоуверенный, бесшабашный, особенно после принятия больших доз крепких напитков, ввязался в ресторане в драку с местными парнями, попал в полицию и заслужил по возвращении от руководителя группы очень нелестную характеристику. Когда один из членов правления Союза художников СССР вызвал его к себе и строго отчитал, Вараксин ему нагрубил и заявил, что ни в чем не виноват и не собирается раскаиваться.

За этим его опрометчивым шагом последовали так называемые «оргвыводы», в частности, исключение из Союза. Василий Михайлович получил нагоняй от тестя, поругался и с ним, подал на развод с поддержавшей отца женой и уехал в родной Южноград.

Родители к тому времени умерли, Вараксина после долгих мытарств прописали к бездетной тетке, живущей по соседству. Вскоре скончалась и она, а теткина однокомнатная квартира превратилась в скромную мастерскую. Обиженный на судьбу художник перебивался случайными заработками, продолжал выпивать, но талант его никуда не исчез. Вараксин рисовал портреты богатых цеховиков, их жен и подруг, позднее их сменили кооператоры, потом бизнесмены. Платили эти люди щедро, тем более было за что.

Василий Михайлович прожил много лет в гражданском браке с официанткой из привокзального ресторана Анжелой, после ее смерти остался совсем один на белом свете.

И увлекся увековечиванием старого Южно-града — разрушающихся купеческих особняков, руин паровых мельниц и портовых пакгаузов.

Обо всем этом Вараксин, худой костлявый седой старик с желтыми редкими зубами и двухдневной щетиной на щеках, рассказал Сошникову, радуясь общению с незнакомым, но внимательно слушающим его человеком. Жил Василий Михайлович более чем скромно, но поддерживал порядок, не видно было ни пустых бутылок, ни разбросанных вещей, ни неубранного вовремя мусора. Сергей Леонидович терпеливо дал хозяину квартиры выговориться, понимая, что после этого разговор с ним пойдет проще.

— А картины с видами уходящей городской натуры вы тоже продаете? — поинтересовался детектив.

— Так, иногда, — ответил Вараксин, — пенсия маленькая, нужен приработок. Но чаще передаю в дар историко-краеведческому музею. Знаете, амбиции и гонор, то бишь честолюбие с тщеславием пополам, давно у меня прошли, переболел, так сказать, звездной болезнью. И ни о чем особенно не жалею, с годами понял, что не так уж много человеку для спокойной старости нужно. А вот память о себе оставить хочется, все-таки дал мне Бог способность к живописи, а таланты зарывать в землю не следует.

— Скажите, Василий Михайлович, а когда вы рисовали старый дом на улице Толстого, ничего необычного там не заметили?

— Необычного? Да вроде нет, хотя постойте… Привлек мое внимание человек один.

— Чем же?

— Понимаете, дом ведь давно расселен, состояние его не внушает доверия, лишь бомжи на первом этаже ночуют, бывает. А тут зашел, а через минут двадцать вышел из дома мужчина средних лет, без особых примет, как у вас, представителей органов, принято говорить. Одет он был прилично, на бродягу не похож. Я на следующий день уехал к другу в Калмыкию, там степные просторы так и просятся на холст. Жил вдали от цивилизации, даже сотовая связь была недоступна. Но перед тем передал картину в галерею для выставки.

— Значит, вы не знаете, что случилось рядом с домом в тот же день, поздним вечером?

— Не знаю, мил человек, я давно телевизор не смотрю. А что там стряслось?