Вот почему, согласно одному из самых известных высказываний Ницше, «фактов нет, есть только интерпретации»: как мы сами ни при каких условиях не можем быть автономными и свободными индивидами, возвышающимися над той реальностью, в которой живем, но являемся всего лишь продуктами истории, целиком погруженными в реальность, каковою является жизнь, так нет, вопреки утверждениям позитивистов и ученых, и никаких «фактических состояний в себе». Ученые любят говорить: «Факты налицо!», тем самым отводя возражение или просто выражая то чувство, которое они испытывают при виде препятствия на пути к «объективной истине». Но те «факты», к которым они обращаются как к неизменной и неоспоримой данности, являются — если осмыслить их на более глубоком уровне — всего лишь изменчивым продуктом общей истории жизни и тех сил, которые составляют жизнь в конкретный момент времени.

Таким образом, подлинная философия открывает перед нами пропасть: ведо´мая составителем генеалогий деконструкция в конечном счете приводит его к выводу, что за оценками нет никаких основ — есть только пропасть, что за одними мирами второго плана открываются другие — неисчислимые — миры второго плана. Оказавшись в стороне от «стада», в полном одиночестве, настоящий философ должен пойти на риск и вглядеться в эту разверзшуюся перед ним пропасть:

Отшельник даже склонен сомневаться, может ли вообще философ иметь «окончательные и подлинные» мнения и не находится ли, не должна ли находиться у него за каждой пещерой еще более глубокая пещера — более обширный, неведомый и богатый мир за каждой поверхностью, пропасть за каждым основанием, под каждым «обоснованием». Всякая философия есть философия переднего плана — так судит отшельник Всякая философия скрывает другую философию, всякое мнение — это тайник, всякое слово — маска[62].

Но если познание никогда не достигает абсолютной истины, если оно все время оказывается перед новыми горизонтами, не будучи в силах достичь твердой почвы, то именно потому, что сама реальность есть хаос, ничуть не похожий на гармоничную систему древних и уж тем более на «поддающийся рационализации» мир философов Нового времени.

Вооружившись этой новой идеей, мы теперь можем проникнуть в самую суть философской мысли Ницше.

Если ты хочешь понять Ницше, тебе следует оттолкнуться от идеи о том, что он мыслит мир почти противоположно стоикам. Для стоиков мир был космосом, гармоничным и правильным порядком, который следовало принимать за образец, занимая в нем надлежащее место. Ницше же, наоборот, рассматривает мир — как органический, так и неорганический, как мир в нас, так и мир вне нас — в качестве обширного энергетического поля, клубка сил и влечений, бесконечное и хаотичное множество которых несводимо ни к какому единству. Иными словами, для Ницше греческий космос — ложь, красивая выдумка, предназначенная просто-напросто для утешения людей:

Знаете ли вы, что для меня «мир»? Показать ли его вам в моем зеркале? Этот мир — чудовищная сила без начала и конца, твердая и прочная как железо , это море бушующих сил и их потоков[63].

Возможно, если ты внимательно прочел все, сказанное выше, то заметил, что космос древних греков разлетелся на куски уже у философов Нового времени, например у Ньютона и Канта. И тогда ты можешь задать мне вопрос, в чем же Ницше превзошел их, разрушая эту идею гармонии.

Если вкратце, различие между философом постмодерна и философом Нового времени, то есть, например, между Ницше и Кантом (или между Ньютоном или Клодом Бернаром), заключается в том, что философы Нового времени всеми силами стремились к единству, связности, миропорядку, опираясь на рациональность и логику. Вспомни пример Клода Бернара и его кроликов: ученый неустанно ищет объяснения, стремится найти смысл и разумность в существующем положении вещей. И мир Ньютона, даже будучи переплетением сил и сталкивающихся объектов, в конечном счете тоже является логично связанным и унифицированным миром, управляемым своими законами, такими, как, например, закон гравитации, позволяющий обрести некоторую упорядоченность вещей.

Для Ницше же подобные рассуждения — пустая трата времени. В них слишком много иллюзий разума, смысла и логики, потому что никакая унификация хаотичных сил этого мира более невозможна. Как и людей Возрождения, на глазах которых космос рушился под ударами новой физики, нас тоже охватывает ужас, но ничто больше не может нас «утешить»:

Еще раз охватывает нас великий ужас, — но у кого же есть охота тотчас же начать снова обожествлять на старый лад это чудовище незнакомого мира? Ах, в это незнакомое входит такое множество небожественных возможностей интерпретации, столько всякой чертовщины, глупости, дурости…[64]

Научный рационализм философов Нового времени сам по себе является, таким образом, иллюзией, своего рода продолжением иллюзий древних космологий, человеческой «проекцией» (Ницше уже использует это слово, которое станет впоследствии любимым словом Фрейда), то есть манерой принимать желаемое за действительное, наделять себя воображаемым господством над бессмысленной, разнообразной и хаотичной материей, которая на деле всюду от нас ускользает.

Я говорил тебе о Пикассо и Шёнберге, основоположниках современного искусства: в сущности, они были на одной волне с Ницше. Если ты посмотришь на картины Пикассо или послушаешь музыку Шёнберга, то поймешь, что их мир — это тоже хаотичный, бесструктурный, расколотый, алогичный мир, лишенный того «прекрасного единства», которое, опираясь на правила гармонии и перспективы, стремились выразить в своих произведениях художники прошлого. Это даст тебе достаточно точное представление о том, что за полвека до них пытался помыслить Ницше, и еще позволит понять, что философия всегда — и в еще большей степени, чем искусство, — опережает свое время.

Как ты понимаешь, в этих условиях остается не много шансов на то, чтобы философская деятельность могла заключаться в созерцании некоего божественного порядка, упорядочивающего наш мир. Она больше не может принимать форму теории, по крайней мере в прямом, этимологическом смысле этого слова, то есть форму «созерцания» чего-либо «божественного». Представление о едином и гармоничном мире — это наивысшая иллюзия, и составитель генеалогий должен ее развеять, хотя это и рискованное предприятие.

И тем не менее Ницше остается философом, и, как и для любого философа, для него важно попытаться понять окружающую нас реальность, подобраться к глубинной природе мира, в котором — сколь бы он ни был хаотичен, и даже тем более оттого, что он хаотичен, — нам нужно найти место для себя.