Очень старый дом – исключительная приватность. И в плане упрощенно‑примитивный. Иначе изба. На курьих ножках, или на твердофундаментной основе. Такой и вправду не перестроишь, такой подчистую сносить надо, коли надоест в нем жить. Раритет, и не говори. Зато ориентироваться можно с закрытыми чакрами, ха‑ха! Это в его, Гортензия, норе сам архигений‑архитектор Кито‑Буланвилье не разберется, а ногу сломит. Сегодня гостиная, а завтра, глядишь, псевдоглетчерный ледник. И все в свободном полете. Ага, фамильный зал для приемов, наверное, если здесь таковые бывают. Два полных в рост портрета, один напротив другого. Очень похожих между собой женщин, не красавиц, но что‑то такое неуловимое присутствует. Суровая непреклонность и жертвенная готовность, противоречия сходятся. Скорее всего, мать и дочь… Не скорее всего, а так оно и есть. Старшая Аграновская, пропавшая без вести или… и дочь ее, Светлана, тут уж «или» без всяких, ибо нет ее среди живых. И среди мертвых тоже нет, подумалось Гортензию. Он слышал и не раз историю гибели Светланы, неповторимой подруги Агностика – называли друг друга мужем и женой, это ли не верх преданности? Так вот, в подобных случаях никакого тела даже для оплакивания не остается, не поминая о возможных видах долгосрочного погребения. Но не надо об этом сейчас, момент неподходящий.

Едва прошли мимо портретов, как за спинами их явственно различимым стало некоторое шуршание и назойливое воздушное волнение. Обернулись. Вот‑те раз! Наиобыкновеннейший чистильщик «серв» крадется по пятам, ему‑то что надо? Никто не пачкал и не мусорил, Гортензий приказал ему, чтобы ступал прочь. Вернее, катился, или, еще точнее, шебуршил обратно всеми своими текучими гипероновыми ложноножками. Но «серв» неожиданно ослушался. И что еще неожиданней, стал явно теснить их в боковой проем, чуть ли не угрожающе ворча.

– Ладно, ладно, – на всякий случай согласился с ним Гортензий. Конечно, он не испугался дурацкого гиперонового чучела, но и выяснение отношений заняло бы много времени. Эти старобытные «сервы» штука прочная, без потопролитного боя их не уделаешь. И потом, за этим они же и шли. Вдруг укажет нужную сторону в направлении?

Амалия Павловна цепкой, но и дрожащей рукой впилась в его локоть. Со спины ей было неудобно, да и не безопасно теперь держаться, поэтому Гортензию пришлось позволить ей переместиться по левую руку от себя. Правая пусть будет на всякий тотальный случай свободной. Любовные глупости уже не коснулись его сознания, слишком хорошо он понимал – происходит нечто совсем неординарное. Амалия сейчас бы уцепилась и за корявое дерево, если бы это могло ее успокоить.

«Серв» буквально впихнул их обоих в гротескно, под архаично‑критский стиль, оформленную столовую. Все прочее, отмеченное в пребывании и происходившее, Гортензий увидал и воспринял разом спонтанно, с ускоренной временно́й передачей, словно бы произвел мгновенную молекулярную съемку пространства. И вышли следующие кадры. Затянувшаяся тотчас за ними дверная блокировка. Замерший в готовности (к чему?) чистильщик «серв». Седой мужчина, сугорбо сидящий на вытесанном из натурального туфа неудобном табурете с детской книжкой‑коробкой на коленях. Тело, явно человеческое, лежащее на голом алебастровом столе, поверх укрытое термоохлаждающей зябко‑белой скатертью. (Укрытое вместе с головой!) Будто поданное в виде замороженного кушанья.

– С кем имею честь? – для начала вполне вежливо, первым осведомился у седого Гортензий. Вместе с тем стиснул пульсирующую нервно ручку Амалии Павловны, мол, говорить буду я.

Она и не подумала ему перечить.

Седой, и как оказалось, сильно старый человек поднял лохматую, неаккуратную голову. Будто прежде не замечал вошедших и будто бы не он отдал чистильщику повеление отконвоировать их обоих в эту люто‑каменную столовую. А впрочем, вдруг и не он? Гортензий предпочитал надеяться на хорошее. Тогда что же? Восстание домашних роботов? Как говорили в глухую старину – хрен редьки не слаще. А мед – бланманже не горше, добавил он от себя.

– Я – Фавн, – кратко, будто рапортовал с космической дальней станции, ответил седой старик.

У Гортензия сразу же отпала целая следующая череда вопросов, как и улетучилась начисто охота к взаимному церемониальному представлению себя и своей спутницы. Амалия только охнула и откровенно по‑женски отступила на шаг, съежилась за его спиной, даже и непослушные косы вползли вслед за хозяйкой оробевшими змейками. Надо было что‑то произнести вслух, но именно в данную минуту отчего‑то Гортензий стал излишне туго соображать.

– Простите за бестактный интерес, мы теперь у вас в заложниках? – выдавил он, наконец, самую насущную ныне вопросительную фразу.

Лихорадочно при этом крутилось в его уме жалкое: «Выбрался, выбрался, древний перец! Со всей своей кошмарной историей и на вольной воле! Ой! Где вы, мудрый Игнатий Христофорович?»

– Отнюдь нет, – неожиданно мирно ответил ему ужасный бармалей Фавн. – Я отпущу вас, как только сделаю некоторое сообщение. И соответственно, едва вы его соизволите выслушать, вы тут же свободны. Поэтому в ваших же интересах меня не перебивать.

Гортензий расправил плечи. Из‑за того, которое правое, опасливо выглянула Амалия Павловна, ей было одновременно и жутко, и любопытно. Жутко до обморока и любопытно тоже до обморока, поэтому упасть не получилось. И слава богу… Вот только тело на столе. То, что укрыто с головой.

– Не смотрите так. Это лишнее, – перехватив ее взгляд, начал Фавн. – Да, мертвый. И вы не ошиблись, именно хозяин. Но не я первый начал. Действовал, спасая собственное драгоценное бытие, в свое время будут и доказательства. В данный момент, (увы, и простите!) доступ к информационной домашней системе мной запрещен. Кстати, все «сервы» тоже под моим контролем. Как и бренные остатки смотрителя. Заодно не советую вам импульсивных необдуманных поступков. Кончится плохо, – предупредил старик.

После чего Фавн изложил им свои условия. Дом остается его временной крепостью. Однако согласен на переговоры. Девушка, взятая из Вольера (он так и сказал «девушка», не особь и не существо женского пола), впредь пребудет с ним и под его защитой. Над телом Агностика никаких глумлений не опасаться, напротив, почет и уважение, как погибшему в схватке. Заметьте, неравной, ибо бросаться на немощного старика… впрочем, это лирическая неважность. Систему экстренной связи он станет запускать по мере надобности, если станет вообще. Но возможен личный контакт, хотя бы в этой самой столовой, хотя, нет, теперь это своеобразный морг. Тогда где угодно, исключая подсобные помещения. Например, рабочая библиотека подойдет. Чего он хочет? А вот узнают в нужный момент.

– А эта… девушка… как она сейчас? – после всего спросила Амалия Павловна. Думала, рассердится бывший Ромен Драгутин, нынешний Фавн, еще напустит на нее чистильщика, но не спросить отчего‑то не могла.

Но он не рассердился. Напротив, посмотрел на Амалию Павловну чуть ли не с почтением. Все же он много лет прожил среди НИХ, решила про себя она. Значит, и человеческое в нем сохранилось, в плане милосердия, если вообще было прежде и есть чему сохраняться.