Юрий глянул искоса вниз, на ноги друга, на то, как точно тот подавливает какую надо педаль, не выдержал, сказал:

– Но вы же вот не на коленях, не с костылем. Стараетесь почти и не хромать, а многие так вроде рады, что калеки.

Иван Иванович насторожился:

– Ты про протез?.. М-да… Согласных на увечье оказалось больше, чем действительно увечных. А мне, парень, просто повезло. Маленько, правда, меньше, чем тем, кто сразу там остался… Но и больше тех, кому чуть выше отхватило… На двадцать сантиметров выше – и тоже бы наверняка пришлось на паперть… Трясти медалькой.

У голода и пресыщения – пределы разные. Но не настолько, как обычно представляется.

Если бы Юрию сказали: на этом сеновале тебе век вековать, – он только усмехнулся бы абсурду, нелепости подобной перспективы. Но можно плюнуть и перейти в избу – продолжить начатое здесь. Пикник устроить, да такой, чтоб вся округа ожила, на уши встала… Вломиться в забегаловку, за доллар снять отдельный кабинет (у них там есть, хоть и забегаловка). Или что еще придумать… Фантазии не хватит. Вперед, однако, истощится организм на соки и на воды, но только не на желание быть здесь, быть с ней.

Желание никогда не утолишь, оно сродни надежде. Ими человек живет и никогда не пресыщается. Надеждой и желанием.

– Юр, может, сдохнем здесь? Вдвоем. Так хорошо, легко. Так бы и полетела…

– Во – логика!

– Чё логика? Причем здесь логика?

– Так сдохнем или полетим? – И Юрий, потянувшись, признался скорей себе, чем ей: – Я б лучше полетел.

– Куда мне-е, Юр… Куда нам…

– Тогда прижмись.

– А? – Она не поняла и приготовилась обидеться. – Что, опять хвост прижать?

– Ко мне прижмись, дурында.

– А-а… Ю-у-ур, Юрочка…

И точно якорь, свинцовое грузило – затарахтело, зафыркало за щелястой стеной их слабого укрытия-сеновала. Это Иван Иваныч прогревал мусоровоз.

3

Конвейер – пожалуй, грандиознейшее изобретение цивилизации.

Такая хитрая штуковина, в которой ты можешь ничего не понимать и не уметь почти что ничего, но дело делать. Быть в конвейере полезным и даже ценным (бесценным!) винтиком.

Уже у проходной перед восемью утра ты начинаешь чувствовать свою незаменимость и даже где-то превосходство над толпой, что впереди потоком и гулом за спиной вливается без счета и, кажется, конца в утробу, в распахнутую пасть завода. Но каждый чувствует нечто подобное, ведь и он, этот каждый, – незаменимый винтик, и вся махина может подавиться, встать, заклинить из-за одного, не занявшего место у движущейся неспешно и неутомимо ленты…

Еще часок назад ты мог валяться в луже блевотины, мог рассуждать о смысле жизни, дожваривать подругу или кого-то из ее подруг, мог на ушах стоять (кому какое дело?!), но горе, катастрофа, если ты, приняв перед конвейером ровно в восемь стойку «ноги на ширине плеч», вдруг пропустил плывущую деталь, не закрутил ту гайку, что закрутить положено именно тебе.

Конвейер, он как женщина – не любит суеты со стороны мужчины, но невнимания не терпит вообще. И если впутался, побахвалился – то дюжь, будь мужиком. Ты можешь окриветь, упасть, подохнуть, но не раньше, чем он (конвейер) разрешит. Причем нелишним будет знать: поскольку он расчетлив и безустанен – на дополнительную смену, что с семнадцати ноль-ноль и до двух, хоть будь ты трижды супермен, не следует подвязываться. Нереально.

Завод их был полувоенного значения. Здесь собирали тягачи. Часть по конверсии шла сельскому хозяйству, а другая часть, сразу же, согласно договору по разоружению, – на переплавку.

В главный конвейер Юрий забабахал четыре года альтернативки (точнее – три дня в неделю торчал здесь, закручивал болты, а три «отдыхал» на строительстве пансионатов и коттеджей-замков), затем его продвинули. Он стал вхож в закрытые цеха, где монтировались форсажи к двигателям скоростных подлодок. Его секретная работа заключалась в том, что он сначала распаковывал и очищал от смазки фольгу и дула сопл, что поступали в цех-«сектор Б» из штата Аризона, а после очистки все эти дела вновь упаковывал, используя ту же фольгу и смазку. Две трети этой продукции, как говорили, отправлялась дальше куда-то на экспорт, как оплата по счетам за комплектующие поставщикам из Аризоны. Остальное, поштучно и секретно, отправлялось Северным морским путем на базу «Мыс Дежнева» для вечного хранения…

Аналогичный завод, их филиал, строился Россией в ближайшей Тарабарии; Юрия подбивали туда поехать для запуска конвейера. Но чтобы подписать контракт, необходимо было знать по-тарабарски кое-что из языка и «принять – как бы – подданство». А главное, три года не возвращаться… Юрий упорствовал, пока что не сбивался.

Над входом в цех-конвейер – широкий, выгнутый, как губы в улыбке, лозунг: «Дорогу новым технологиям!»

Юрия остановил охранник, одетый, как швейцар при кабаке – штаны с лампасами, фуражка с золотым шнурком, – придирчиво проверил пропуск и визуально, и через компьютерную щель; с экрана тут же озарило проходную: «Разрешено от А до Б».

– Осваивайте алфавит, – сказал заученно охранник. – У нас – дорога молодым и новым технологиям.

– Стараюсь.

– Что ж – входите.

А «Сектор Б» куда серьезнее, чем первый, который Юрий только что миновал. Здесь при входе новая проверка. Здесь преобладал дух над материальными потугами – ковалась мысль особого значения: вперед и выше. «Улучшим стратегический резерв ускоренной лактацией» – главенствовало здесь. На языке нормальном это означало – что изготовлено, пересмотреть, перебуторить, выявить изъяны, усовершенствовать. И то, что через «сектор А» прошло как вечное – на вечное хранение, здесь не считалось вечным: ниспровергаясь каждый день, скорее, становилось захороненным.

…На обратном пути в город Иван Иванович рассказывал Юрию, как стал героем.

– Понимаешь, все это настолько надоело, до того обрыдло: до желчи, глядишь, вот-вот и вывернет.

Это он о том, что до призыва в армию сам себя считал «Ого!» (впрочем, как и Юрий до альтернативки); не вылезал из тренажерных залов, пил витамины и кефир, ходил – грудь колесом, а на поверку выявил: слабак, слизняк, как большинство.

– Легко и хорошо быть волком среди овец или удавом в окружении бандерлогов, а когда вокруг тебя подобные, и многие покруче, все сразу не стоит ни шиша. Ну, ты это уже прошел, знакомо, да? Не просто, парень, жить в обезьяннике, даже если ты в нем родился и вроде бы обвык. И когда я от страха… понимаешь, когда до спазмов в желудке страх, в слепой кишке… все рвется и рвет тебя… из всех щелей… И вот, когда я едва не навалил в штаны – решил: пусть лучше один раз и – всё! Чем много раз вот так. Сжиматься, сокращаться… Плюнул. Поднялся. И – отрезало. Ты понимаешь?.. Решиться… Нет, не себя преодолеваешь, не то… Я – разуверился в своих соплях. Что я теряю?! – так стоял вопрос… И природа это, парень, понимает, и пуля. Пуля меня маленько поучила, под колено, но, может, и спасла.