Ему не хотелось, чтобы она увидела, до какой степени его разволновал разговор с Гюставом и как ему сейчас тревожно. И за сына, и за обитателей долины.

Потому что там поселился страх. Он вошел без спросу, как вор-взломщик, который нашел пустой дом и решил там остаться.

К концу дня у него появилась уверенность, что все это – только начало.

Летнее солнцестояние. Еще один жаркий и солнечный день, – фермеров с равнины он привел в отчаяние, а вот горы выглядели торжественно и весело, словно не было тех событий, что повергли всю долину в тревогу и печаль.

Облокотившись на подоконник своего номера, Сервас рассматривал крыши Эгвива, сбившиеся в кучу, как овцы, которые боятся нападения волка. Они словно прятались в узких улочках, куда уже добиралось ослепительное солнце с бледно-голубого неба.

Он выпрямился и допил кофе. Эту пачку «Нескафе» он обнаружил на комоде, рядом с чайником. Спускаться вниз и завтракать вместе со всеми не хотелось. Сделав последний глоток, он вынул из кармана антиникотиновую жвачку и сунул в рот. По утрам особенно сильно хотелось курить.

Ирен вышла на утреннюю пробежку в шортах, открытой майке и бейсболке, которую откопала в какой-то местной лавчонке. Солнце уже изрядно припекало, и спина быстро вспотела. На бегу она слушала концерт «Депеш мод» в Берлине. «Мне надо добраться до тебя раньше, чем они. Это вопрос времени», – пел Дейв Гаан у нее в наушниках[32], и это было созвучно ее мыслям.

Стоя под душем, она рассуждала, что занимается расследованием, которое наверняка попадет на страницы национальной прессы. Это тоже уже вопрос времени. Все взгляды будут обращены на нее и на ее команду. Один неверный шаг или недостаточно быстрое продвижение следствия – и критика посыплется дождем, а социальные сети и доморощенные эксперты информационных линий сорвутся с цепи. Они ошибаются слишком часто, зато норовят всем давать советы.

Ирен вспомнила страничку «Фейсбука» о милиции самообороны. Я бы советовала тому, кто высказал эту блестящую идею, дать звезду шерифа, и пусть он нам покажет, на что способен. Она произнесла это вслух, пока вытиралась после душа. До чего же надоели эти любители всех поучать…

Ей довелось пожить в чужих краях. Она вернулась из тех областей Центральной Азии, где траты на социальные нужды были в пятьдесят раз ниже, чем во Франции, которая поистине в этом вопросе была самой щедрой в мире страной. Дети там работали с самого раннего возраста. Полицейские там обстреливали толпу боевыми патронами и избивали подозреваемых в комиссариатах, всех без разбору. Там изнасилованных женщин изгоняли из собственных семей, там все еще умирали с голоду, а в результате преступлений каждый год погибали сотни людей. Причем эта страна была во многих отношениях привлекательной и даже чарующей, а население отличалось парадоксальным оптимизмом и заразительным вкусом к жизни. Однако случались дни, когда Ирен испытывала острую тоску по родным местам. Настолько острую, что плакала ночи напролет, уставившись на ящериц на потолке и мечтая о солнечной террасе какого-нибудь кафе, о булочной с ее запахом свежего хлеба, о книжных лавках, полных скандально свободных книг, о пляже, где можно загорать топлес, или о Пиренеях.

Вернувшись во Францию и сойдя с самолета, она встала на колени и поцеловала бетонку аэродрома. Совсем как политические изгнанники, что возвращаются на родину после сорока лет чужбины. Об этой родине они грезили, каждый день, представляя ее в воображении. И, как и они, она очень быстро отдала себе отчет, что за эти несколько лет Франция изменилась. Она стала более жесткой и нетерпимой и гораздо менее беззаботной. Ирен была поражена, поняв, до какой степени здесь теперь насаждают ненависть к другим, несправедливость, прямолинейность, сектантство и насилие. Куда девалась та страна, из которой она уезжала?

Войдя в жандармерию, она обнаружила, что все уже вышли на тропу войны. Телефоны надрывались без умолку. Звонили те, у кого была важная информация: кто видел, как сосед выходил из дома в час убийства или выносил из дома что-то, похожее на тело. Дежурные жандармы все отмечали, записывали и проверяли. Работа кропотливая, и Циглер знала, что найти что-нибудь конкретное – один шанс из тысячи.

«Истина не там, где мы ищем», как говорилось в одном знаменитом телесериале девяностых годов[33]. Ирен теребила пальцами пирсинг, ища глазами Серваса, но его здесь не было. Она рассчитывала отправиться вместе с ним туда, где он сделал снимок. Кто знает, может быть, между Марианной и гибелью Тимотэ Хозье существует связь? Совпадение этих двух событий тревожило. И потом, она его должница. К тому же, если Мартен не ошибался, она, конечно же, не могла оставить женщину на милость похитителя.

Черт бы тебя побрал, Мартен, где тебя носит?

Сервас уже собирался протянуть книгу Матису, когда у него завибрировал телефон. «Гарри Поттер и философский камень». Он нашел книгу в ящике стола у себя в номере.

– Вот что я тебе принес, – сказал он, увидев мальчика в столовой. – Ты это читал?

– Я не люблю читать, – ответил мальчик.

– Это потому, что тебе не попадались хорошие книги. Попробуй.

– Я уже видел фильм.

Матис отложил планшет и неохотно взял книгу, но все-таки улыбнулся.

– Спасибо, – сказал он.

– Ты сегодня не в школе?

Парнишка улыбнулся еще шире.

– Я туда не хожу…

В кармане у Серваса снова завибрировал телефон. Номер был незнакомый.

– Да?

– Я по поводу тех объявлений, что вы развесили по городу, – сказал мужской голос.

Сервас напрягся. Матис не сводил с него любопытного взгляда. Пришлось отойти в сторону.

– Слушаю.

– Я ее видел. Здесь, в Эгвиве.

Он почувствовал, как сердце забилось где-то в горле, и все жилки – на шее, в висках и в груди – запульсировали в едином бешеном ритме.

– Когда? Где?

– Несколько месяцев назад. Она входила в дом одного из моих соседей.

Мартен вздохнул. Опять какой-то бред. Он попытался на слух определить возраст звонившего. Молодым его назвать нельзя. Скорее, лет шестидесяти, а может, и старше. И говорил он спокойно, без страстной увлеченности. Ни по голосу, ни по тону он под категорию фантазеров не подпадал. Пульс у Серваса стал еще чаще.

– Как ваше имя?

– Могренье, – ответил тот. – Жан-Поль Могренье. Я живу в Розовом Тупичке, в пятьдесят первом доме. А мой сосед, к которому она входила, живет в пятьдесят четвертом. Его фамилия Маршассон, Франсуа Маршассон.