Я задираю голову — небо уже темно-серого цвета. В яме совсем темно, и мне становится не по себе. Шепот все плотнее, и, кажется, вот-вот я смогу потрогать его рукой. В темноте я вижу, как земля начинает осыпаться. Я знаю, что это мне чудится, и все же не могу не дрожать. Я сажусь в центр клетки, туда, где растерты по прутьям моя кровь, слюна и земля. Шепот не усиливается, но и не ослабевает. Я слышу, как шуршит земля — ш-ш-ш-ш-ш… — поднимаю голову, чтобы увидеть небо, но не вижу его. Нет ни звезд, ни луны, нет ничего. Только чернота вокруг клетки, внутри клетки, вокруг меня, внутри меня.

Везде.

Шепот перемежается пощелкиванием и потрескиванием, как будто где-то поблизости горит костер. Но тепла нет. Я чувствую только холод, и он заставляет меня обхватить себя руками. Стучат зубы. Встают дыбом волосы.

Неподвижно, не сходя с места и не глядя вокруг, я провожу в этом ужасном месте всю ночь.

Когда наступает утро, я совсем измождена. Губа похожа на кровавую лепешку — мне дважды приходилось кусать ее и подкреплять заклятье, чтобы не поддаться чарозему. Я устала, хочу пить и спать. Когда первые утренние лучи солнца проникают в яму, я просто ложусь на пол клетки и закрываю глаза. Все оказалось не так страшно, как я думала, но это только первая ночь. Губа болит и опухает все сильнее. Я не могу умыться, мне нечем стереть кровь — только краем своего грязного корса. Но тогда я могу занести внутрь землю, и заболею. В ране вспыхнет огонь, под кожей появится воздух, а потом кровь превратится в мутную воду, и я умру.

Цепь скрипит, клетки поднимают наверх. Я лежу на полу, скорчившись и обхватив себя руками — утренний холод пробирается под корс, ледяными пальцами сжимает тело.

— Время выпить воды, — слышу я голос одного из солдат.

Наша охрана уже сменилась, и теперь это другие люди. Они разглядывают меня с любопытством, щурятся, уставившись на шрам, обмениваются замечаниями по поводу моего вида и одежды. Я могла бы оскорбиться, но слишком хочу спать.

Глаза слипаются, но я заставляю себя разомкнуть веки и подняться. Теперь мне нужно встать к стене клетки спиной. Руки связывают, туго, как и вчера, и в клетку входит один из солдат с ковшом, полным воды. Второй, с друсом наготове, стоит чуть позади.

Я бросаю взгляд на Ирксиса. Он безучастно сидит на полу и не подчиняется приказам.

— Сначала умывание.

Воду из ковша выливают мне прямо на голову. Я кричу от неожиданности и жгучего холода, и солдаты в клетке и снаружи покатываются со смеху. Я плююсь — волосы попали в рот, — и солдаты хохочут еще громче.

— Теперь пить. — Мне подносят еще один ковш, и я пью вдосталь, а последний глоток не делаю, задерживаю воду во рту. Мне нужно помыть руки. Смыть кровь и грязь, особенно кровь, чтобы никто не заметил.

Клетку запирают, меня отвязывают. Я осторожно выплевываю воду и вытираю мокрые руки об бруфу. Все, крови теперь не видно. Я дрожу от холода из-за мокрых волос. Воды «для умывания» в ковше было немного, но и этого хватило, чтобы промочить воротник. Я мерзну, стучу зубами. Солнце еще только выглянуло из-за горизонта, и согреюсь я нескоро.

Солдаты крутятся у клетки Ирксиса. Он словно в полусне. В конце концов двое солдат входят в клетку и умывают его тем же способом, что и меня. Холодная вода приводит Ирксиса в чувство. Он дергает головой, выкрикивает ругательства. Выплескивает воду для питья на пол, пытается пнуть солдата с друсом, рычит.

Наконец, охране надоедает с ним возиться. Клетку запирают, нас поднимают над ямами. Я сразу же засыпаю, но это тяжелый сон — прутья впиваются в тело, мокрый воротник неприятно давит на шею, я долго не могу улечься.

Просыпаюсь я к полудню, когда слышу голос вчерашней женщины. Она снова привезла три бочки, на этот раз в одной из них — каша. Уже остывшая, она кажется мне невкусной, как свечной воск. Я заставляю себя поесть, и уже готова снова провалиться в сон, но тут слышу обрывок разговора приступивших к утренней трапезе солдат.

На дом наместника напал какой-то маг. Он был убит, но отряды Асклакина теперь рыщут по всем дорогам — наверняка маг этот был не один, и, поговаривают, целью его был совсем не наместник.

— Мигрис забрал с собой того юнца из дальней деревни, — говорит женщина. — Он вроде новым фиуром будет после смерти отца-то. Красивый парень, волосы длинные, белые, а глаза — синие, как ночь. Надолго один не останется. Быстро найдут ему благородную в пару. Если мигрис даст добро, построят деревню заново лучше прежней. Работы много, муж мой подумывает наняться. Платить хорошо будут, с этим уж наместник не жадничает.

Я понимаю, что они говорят о Серпетисе, и настораживаюсь. Мысль о том, что он найдет себе жену, неожиданно горька для меня. Я не хочу слушать, как они будут это обсуждать, но не могу. Помимо воли жадно ловлю каждое слово в надежде хотя бы еще раз услышать о нем.

— Что-то крутит-мутит наш наместник, — отвечает один из солдат. — Вчера уже на ярмарке новый фиур работников набирал. Какой-то местный вояка из солдат Асклакина, и совсем даже не юный парень. Уже и отправил туда людей он. Отряд из наших сегодня с ним уехал поутру. Наверно, еще будут набирать. Пусть муж твой не зевает, Уланда. Пусть сегодня сходит к наместнику, разузнает все.

— Хочешь сказать, этому беленькому владений отца не видать? — спрашивает женщина. — Зачем же тогда он поехал в деревню? Я слышала, живых там уж и нет. Одни мертвецы остались. Солдаты Асклакина целый день тела к лесу таскали. Если фиур сменился, ему там делать нечего. Лучше в городе ему быть, хоть к наместнику в отряд наняться бы мог.

— А кто его знает? Может, у него в деревне ценность какая осталась. Да и слышал я, вроде выжил кто-то. — Похоже, солдатам надоел этот разговор, и они возвращаются к обсуждению еды и грубым шуткам, над которыми женщина смеется, как и вчера.

А я думаю.

По закону, после смерти фиура правитель должен разрешить сыну или одному из сыновей покойного занять место своего отца. Весть о смерти фиура и свое мнение по этому поводу наместник земли сразу же передает через скорохода в столицу. Слово наместника «за» или «против» имеет тут большой вес. В конце концов, именно наместнику фиур подчинялся, именно его землей владел, именно его богатства приумножал или растрачивал. Фиуры и наместник виделись раза два-три в сезон, на ярмарках работников, на сезонных сборах гиржи с деревень, да по всяким таким делам. Наместник как никто другой знал семью фиура. Раз в Цветение он объезжал землю, останавливаясь в домах фиуров больших деревень и собирая под их крышей фиуров маленьких. В моей деревне наместник Шембучени задерживался постоянно. Его дочь была женой нашего фиура, пока не умерла родами в Цветение, когда меня позвал к себе Мастер. Приезжает ли наместник теперь, я не знаю.

Если Серпетису отказано во владении землей своего отца, почему наместник принял его у себя? Из разговора солдат я понимаю, что Асклакин не просто приветил его, а поселил в своем доме. Это все кажется мне странным. Или наместник просил за него правителя, и тот отказал? Но тогда еще в день приезда мигриса его должны были проводить в дом, который освободил новый фиур, дать денег и предложить работу по ремеслу, которым он владеет.