Я снова думаю о словах женщины.

«Белые волосы, и глаза — синие, как ночь». Узнал бы он меня теперь, вспомнил бы, кого держал за руку в бреду?

Коснувшись рукой лица, я задеваю шрам и напоминаю себе, кто я и что я такое.

Даже если все и так, и Серпетис больше не благородный, мне не стоит о нем думать. У меня и у него совсем разные дороги.

Пробитое друсом насквозь тело мага все стоит у меня перед глазами. Широко открытые серые глаза, простое, даже какое-то простоватое рябое лицо. Совсем еще не старый, в поношенной одежде, стоптанных башмаках.

Он выскочил из-за деревьев, выкрикивая на ходу какие-то заклятия и размахивая руками, навстречу собакам, которые тут же громко залаяли и кинулись на него. На мгновение все обернулись в его сторону. Друс запел, вылетев из руки одного из воинов — и маг тут же слетел с седла, упав в дорожную пыль. Следом раздался вой, от которого у меня в жилах застыла кровь. Джока, черная собака наместника, поджав хвост и почти по-человечьи причитая, понеслась прочь от его дома. Она так и не вернулась, сколько Асклакин ее ни звал. Другие две собаки гавкали и носились вокруг тела, норовя вцепиться зубами, пока наместник их не отогнал, а Джока как в воду канула.

— Лучшая моя собака была, — сказал Асклакин нам, уже прощаясь. — Прикажу магу сначала голову отрубить. Может, чары и спадут, вернется.

Мы уже оседлали лошадей и обменивались перед отъездом последними любезностями. Нуталея выглянула из дома и тут же скрылась за дверью, когда в ответ на скрип наместник обернулся. Тело мага солдаты куда-то унесли, кровь на дороге затерли пылью. Глаза наместника обшаривали поле позади нас и деревья, скрывающие поворот.

Я снова вспомнил о девушке, которую солдаты повезли к клеткам, вспомнил, что хотел спросить о ней, пока не поздно.

— Сегодня утром… — начал я, и взгляды Асклакина и мигриса обратились ко мне. Наместник приподнял брови, Чормала нахмурился. Они, видимо, сразу поняли, о чем речь. — Сегодня утром я видел, как в клетки увозили мага.

— Да. — Асклакин кивнул, но объяснять не спешил.

— У нее на лице был шрам?

Наместник и мигрис переглянулись, и их молчание сказало мне все.

— Я хочу, чтобы ее доставили в Асму. Живой и поскорее.

Лицо наместника потемнело.

— Фиоарна, — предупреждающе начал мигрис, но я прервал его взмахом руки:

— Да, я знаю. Это владения наместника, а я неопределенный наследник. Я не имею права требовать. Но я не требую. Я прошу, и выслушайте, почему.

Я коротко рассказал им о том, что случилось в домике Мастера в вековечном лесу. Содрогаясь от отвращения, но не отводя взгляда, поделился своими предположениями, и лица мигриса и наместника становились все мрачнее и мрачнее с каждым моим словом.

— Я хочу, чтобы правитель разобрался с этим делом. Если она — одна из первых, то скоро будут такие другие. Асма должна знать, что творится.

Асклакин пожевал губу, раздумывая, потом снова кивнул.

— Да. Если окажется, что маги научились лгать и не терять магии, изменится многое, и не только в Шине. Ты прав, фиоарна. Хорошо, что ты задал этот вопрос. Я отправлю мага в Асму уже завтра. Скороход побежит туда сегодня вечером. Нисфиур должен знать.

Я знал, что наместник скажет дальше еще до того, как он открыл рот.

— Но это будет мое решение, а не твое.

Я склонил голову.

— Я понимаю.

Конечно же, до определения я не мог обращаться к Мланкину напрямую. Любое происшествие, любая несправедливость сначала должны были быть представлены на суд благородного наместника. И это было правильно. Если бы каждый деревенский фиур спешил со своей бедой к дому правителя, Мланкину пришлось бы принимать ходоков целыми днями.

Я вспоминаю этот разговор и лицо убитого мага намного позже, когда мы уже едем мимо вековечного леса. Я узнаю место, где из подлеска выходит тропа, по которой мы с отрядом солдат Асклакина ушли от дома Мастера. Не думал, что снова увижу ту девушку. Я надеюсь, что Мланкин не станет судить ее сразу. Асклакин пообещал передать через скорохода слово в слово содержание нашего с ним разговора. К тому времени, как скороход доберется до Асмы, я уже буду знать, есть во мне кровь правителя Асморанты или нет. И если есть, об этом сразу же узнает вся Цветущая долина. И Мланкин, которого я пока даже в мыслях не готов называть отцом, тоже узнает.

Я надеюсь, он позволит мне самому рассказать о том, как все было. Я должен был бы прибыть в Асму вместе с магом, к делу которого причастен, но поскольку обстоятельства у меня более чем уважительные, правитель вправе принять решение без меня. Он может уже завтра снова сменить указ об изгнании на указ о расправе — и определение наследника ознаменуется чередой новых казней. Но я надеюсь, что он дождется меня. Я хочу сам посмотреть в глаза этой ученице и сам задать ей вопросы.

Как лишенный владений сын фиура я не мог попросить мигриса проехать мимо клеток. Разговаривать с магами, тем более, с преступившими закон, запрещено. Только наместник и правитель могут приказывать охраняющему клетки отряду — или те, кто прибыл по их приказу. Асклакин мог бы согласиться, если бы я настоял. Но внимание наследника к девушке-магу могло бы показаться подозрительным. Даже я заподозрил бы неладное, если бы кто-то из жертв магии вдруг изъявил горячее желание поговорить с тем, против кого будет свидетельствовать перед лицом правителя. Наместник не подумал бы, что я с магом заодно — он решил бы, что на мне чары — и мог бы оказаться прав.

Мигрис рассказывает мне и рабрису историю очарованного Суорнкина — Несчастного Шиниросца, как называют его в народе. Судьба и смерть его мне незнакомы — отец не любил магические россказни, и историю эту я слышу впервые.

Чормала — хороший рассказчик. Он неторопливо подбирает слова, стараясь подражать шиниросскому говору, иногда усмехается в усы и замолкает, припоминая, что было дальше, потом продолжает снова. Мы с рабрисом слушаем.

Это случилось в те времена, когда Челмарис Могучий даже еще не ворочался в чреве матери, и Цветущая долина была разделена четкой линией соленых земель надвое. Земли Северного и Южного Алманэфрета, бедные и почти незаселенные у границ, тем не менее, не спешили признавать господства Асморанты. Отец Челмариса, амбициозный и честолюбивый, но слабый здоровьем правитель, поседел и высох к тридцати Цветениям от постоянных тревог — да так сильно, что его жена и будущая мать наследника всерьез перепугалась за жизнь своего правителя и супруга.

Поскольку родом син-фира была из Шинироса, она обратилась за помощью к магам вековечного леса.

Правитель не ест, не пьет, только и думает, что про войну и походы. Тридцатое Цветение вот-вот настигнет и саму син-фиру, а у них нет даже одного ребенка. Если что-то случится с правителем, власть перейдет к наместнику Тмиру — жестокому воинственному Бреусису, а тот за три Цветения своего наместничества уже успел разругаться с соседями в пух и прах.