Доктор Эрвин Эрхардт. Промышленник с Рейна. Инженер и изобретатель. Очень богатый и очень элегантный. Смуглый, атлетичный.

Рандольф Ульбинг был его полной противоположностью. Невысокий и тучный. С белой шевелюрой и ухоженными ногтями на мясистых руках. Он был главой фамильных домов-предприятий в Гамбурге и Нью-Йорке. Поскольку он являлся гражданином Америки, его миллионы были под надежной защитой.

Барон Вальтер фон Айкс. Художник. Жил в Мюнхене. Лицо его имело какой-то землистый оттенок, хотя ему не было еще и тридцати.

Шестеро ждали. Курили. Пили. Молчали.

Наконец дверь открылась. Вошел полковник Лионель Терсби. Едва заметный шрам на левой щеке напоминал о буйной студенческой поре. Лоб же его был рассечен жирным пунцовым шрамом, полученным во Фландрии. В черных глазах горел огонь.

– Она пришла! – провозгласил он.

В комнату вошла женщина – высокая и стройная. Полковник закрыл за ней дверь и вынул ключ. Не проронив ни слова, он указал ей на кресло; сам же направился к столу, положил ключ перед адвокатом, занимавшим место посередине, и сел на пустующий стул у окна.

Женщина не двигалась.

– Почему вы заперли дверь? – возмутилась она. – Меня собираются удерживать здесь силой?

Доктор Левенштайн кивнул:

– Весьма вероятно.

Женщина шагнула вперед:

– Это похоже на трибунал. Возможно, вы хотите судить меня?

И снова адвокат кивнул:

– Весьма вероятно.

Теперь ей стало смешно.

– Прошу, – примирительно сказала она. – Я в вашем распоряжении, почтенные. – Она опустилась в кресло, закинула ногу на ногу и зажгла сигарету. – Итак, господа, я сгораю от любопытства.

Адвокат пристально посмотрел на нее. Последний раз он видел ее семь лет назад, и она совсем не изменилась с тех пор. Даже самую малость не постарела. Она непринужденно покачивала своей изящной ножкой в серой туфельке с заостренным носком. Серыми тонами переливались ее платье и шелковые чулки. На темно-фиолетовой глади испанской шали, покрывающей плечи, едва заметно, почти сливаясь, пестрели вышитые цветы. В руке она сжимала длинные перчатки из тонкой кожи и расшитый бисером ридикюль. Все ее тело источало здоровье, на щеках играл бронзовый румянец. Длинная нить из белого жемчуга украшала шею. Тонкий жемчужный ободок, опоясывающий голову, удачно контрастировал с темными локонами. Только на кольце поблескивала черная жемчужина. Возможно, сама она и не была красавицей, но создавалось впечатление, будто у нее была очень красивая сестра. Только ее глаза были странными. Золотисто-карие, с примесью зеленого и белого, как у лесной ведьмы.

«Сколько же ей лет?» – размышлял адвокат. Этим утром он видел ее на пляже в черном купальном костюме. Не каждая женщина может похвастаться такой роскошной фигурой. Определенно, ей больше сорока, думал он, возможно, пятьдесят или даже больше. Но каждый, кто с ней встречался, дал бы ей не более двадцати пяти. Поразительно.

Мари Стуйвезант стряхнула пепел.

– В самом деле, господа, – спокойно сказала она, – если ни один из вас не желает мне разъяснить, что все это значит, я не смогу оценить шутку. Тем более что сегодня я не в том настроении, чтобы шутить. Я получила сообщение, которое меня крайне раздосадовало.

Адвокат взял со стола телеграмму:

– Полагаю, речь о том, что юный доктор Терхуне застрелился в Цюрихе. И скоро вы поймете, сударыня, что собрались мы здесь вовсе не шутки ради.

Мари Стуйвезант прервала его:

– «Сударыня»? – Она одарила его улыбкой. – Не так уж много времени прошло, с тех пор как мы были друзьями. Куда подевалась твоя пышная шевелюра? Прошу, ответь же мне наконец, что значит весь этот спектакль? Видишь ли, я совсем растеряна. Что бы вы ни замышляли, я знаю об этом давно. Зимой в Вене я была в Опере и встретила там графа Тхуна. Во время нашего разговора я обмолвилась, что пока не решила, куда мне податься весной. Спустя два месяца он пишет мне. Советует отправиться на остров Бриони. Там я определенно нашла бы все, что мне тогда было нужно: отдых и лучшее общество. Смогла бы при желании полностью уединиться или отдаться веселью, танцам и музыке. И… и… да, в общем, все. И через четыре недели он снова пишет мне и спрашивает, получила ли я его последнее письмо и планирую ли теперь отправиться на Бриони. Действительно, в сущности, я решилась, хотя такое внимание было совсем на него не похоже и потому вызывало кое-какие подозрения. Безусловно, его совет был очень полезен, и я была ему чрезвычайно благодарна. И первый человек, которого я встретила здесь, в Моло, Оберст Терсби, рассказал мне, что он только завершил миссию в Риме и теперь проходит здесь лечение. Но он не сказал мне, что знал, будто я приеду сюда. А потом, спустя еще пять дней, приехал дель Греко, и сегодня, как раз по прошествии двух недель с моего прибытия, вы все собрались здесь. И, совершенно очевидно, из-за меня, не так ли, Зигфрид?

Адвокат кивнул:

– Совершенно верно.

– Благодарю вас, – сказала красивая женщина. – Это, безусловно, очень лестно. Но теперь мне кажется, что едва ли есть хоть один из вас, с кем бы мы раньше не ссорились по пустякам. И все же, на мой взгляд, это в некоторой мере странно, что вы заперли меня здесь. Выходит, вы преследуете меня. Для гостиницы это, несомненно, хорошо. Сразу семь гостей!

– Их могло бы быть и семьдесят, и намного больше! – сказал доктор Левенштайн. – Мужчин и женщин. Мы в каком-то смысле представляем интересы других.

– Что-то вроде встречи директоров, – усмехнулась Мари, – где господа представляют голоса отсутствующих акционеров! По всей вероятности, я каким-то образом навредила вашему досточтимому обществу, и потому вы, осмелюсь заметить, в довольно странной манере вынудили меня предстать перед вашим судом! Поэтому начинайте свою речь, господин председатель!

– В этом году, госпожа Мари Стуйвезант, – парировал адвокат, – повсюду в мире что-то случается – скорее благодаря силе, чем справедливости. Если бы мы действительно намеревались удерживать вас силой, едва ли мы заботились о том, чтобы все проходило настолько благопристойно. Вы поймете это. Главное, что вы здесь, и мы можем высказать вам то, что должны. И что касается нас семерых, я почти уверен, что мы представляем все общественное мнение – или, по крайней мере, всех тех представителей общества, которые так или иначе взаимодействовали или будут взаимодействовать с вами. Я настойчиво прошу вас, госпожа Мари, терпеливо нас выслушать. Мы полагаем, что можем рассказать вам про вас то, чего вы сами не знали или знали, но воспринимали в не совсем правильном свете. Конечно, у вас будет возможность отвечать и защищаться. – Он открыл