Тамара встает и идет открывать. Полкан шипит:

– Ты куда, дура! Погоди! Егор! Окно! Окно открой, балда! А то навоняли, небось…

Егор приоткрывает ставню, в комнату вползает кислый уличный воздух. Мать уже в коридоре, уже дребезжит собачкой, скрежещет замком. Кто ее просил, реально?

– Здравствуйте.

Быть не может!

Егор выскакивает в коридор, смотрит: Мишель!

– Это ко мне, ма!

Тамара даже к нему не оборачивается. Говорит спокойно и невесело:

– Нет, Егор. Это не к тебе.

8.

У дома – сотня ушей; у всей коммуны – две сотни, не считая детских. Да и дети ведь тоже все слышат, к тому же еще и понимают превратно. Нужно найти укромное место, такое, чтобы никто-никто не подслушал, как Мишель будет произносить это вслух. Такое, чтобы даже она сама не могла себя услышать.

Тамара – вороные волосы убраны в косу, худая как скелет, черные глаза запали, ждет, пока Мишель начнет сама. Вроде улыбается она Мишель, но смотрит не на нее, а мимо. Никуда не смотрит, как будто чучельные глаза у нее, а не от живого человека. И улыбка чучельная.

Если она и впрямь все сразу видит насквозь, зачем ей тогда нужно, чтобы Мишель давилась своими словами? Чтобы та унизилась? Чтобы призналась, что приползла сюда за помощью, хотя и понимает, что тем самым дает этой ведьме над собой власть?

И Мишель снова ненавидит ее, хотя целый вечер настраивала себя на то, чтобы изображать смирение и дружелюбие – изображать, если не удастся их почувствовать на самом деле.

Наконец она набирается духу.

– Я хочу узнать про одного человека. Хочу узнать, где он. И как у него дела.

Тамара перекатывает свои стеклянные шарики на Мишель. Разлепляет ссохшиеся от молчанки губы, собирается что-то ими сказать, но только выдыхает застоявшийся в легких воздух – как будто в кожаных мехах ножом дырку проткнули.

– У какого человека?

Вот опять. Опять она. Мишель улыбается, стреляет глазами в сторону.

– Вы не знаете?

– Я понятия не имею, о ком ты думаешь. Я не умею читать мысли.

– А что вы тогда умеете?

– О каком человеке ты хочешь спросить?

– О Саше. О казаке. Об казачьим сотнике.

– А.

Тамара меняется в лице: улыбка, которой она хотела то ли подбодрить Мишель, то ли показать ей свое над ней превосходство, оползает, как будто на ее поддержание Тамаре требуется слишком много сил, а сил больше не осталось. Мишель чувствует, как внутри у нее схватывается что-то крошечное, отчаянное – от одного этого оползшего лица. Может, не надо было приходить? Зачем ей знать?

– Подожди тут.

И Мишель остается одна на лестнице у прикрытой двери, из-за которой громыхает хохот Полкана, режется отчаянный Егоров басок, что-то двигают, чем-то хлопают. По лестнице тяжело поднимается Серафима, смотрит на Мишель неодобрительно: к ведьме пришла.

Наконец Тамара выходит с колодой огромных карт: Таро.

Садится прямо на ступени, кладет колоду перед Мишель.

– Возьми в руки и перемешай.

– Я сама должна?

– Ты ничего не должна. Но если хочешь знать…

Мишель притрагивается к картам с опаской. Они старые, засаленные, залапанные. Она берет их в руки – почему-то горизонтально. Перетасовывает. Кладет обратно.

– Спрашивай.

– С ним все в порядке?

Тамара кивает ей, раскладывает карты в форме шестиконечной звезды, седьмую карту кладет в середину.

Переворачивает их одну за другой. Шепчет что-то.

На левой нижней изображена обнаженная девушка под сияющей звездой.

На верхней по центру всадник с черепом вместо лица, почему-то головой вниз.

– Нет.

Мишель начинает потряхивать: колени, пальцы, зубы дрожат.

На правой нижней женщина на троне, тоже вверх тормашками.

– А что… Что случилось?

– Я не могу сказать.

Тамара продолжает открывать карты.

– Специально, да? Что значит – не можете?

– Не могу, потому что не понимаю.

Мишель медлит: верить или не верить?

– Но… Он жив хотя бы?

На верхней левой – перевернутый вниз головой мужчина в алой мантии.

На нижней посередине – ангел трубит в трубу, а под ним стоят, задрав головы кверху, голые человечки.

Тамара наклоняет голову нерешительно – вперед и вбок, как будто пытаясь наставить свое заостренное ухо, навести его куда-то за тысячу километров – туда, где сейчас кричит Саша.

– Да.

– А я… Могу ему помочь?

Ведьма набирает сил на одну усталую грустную улыбку.

– Нет.

– А я смогу… Я увижу его еще раз?

Тамара выпускает из себя воздух: он не пахнет едой, у него нет запаха дыхания живого человека, у него вообще нет запаха.

На верхней правой – колесница, запряженная двумя сфинксами, черным и белым. И тоже вверх дном.

– Я не могу просто взять и вот так увидеть то, что ты просишь у меня узнать. Я вижу вещи случайно. Редко бывает так, что мне показывают то, о чем меня уже спрашивали или еще спросят люди. Просто разная ерунда.

– И что? Скажи мне просто, увижу я его еще или нет?

Тамара молчит. Мишель тогда решается:

– Если за это нужно заплатить, ты скажи мне!.. Вы скажите. У меня есть… То, что сейчас всем надо. Смотрите.

Она достает из-за пазухи похожую на снаряд банку. Тамару при ее виде передергивает.

– Не надо. Я не беру ничего за это. Убери, тяжело смотреть.

– Я не… Это мое.

– Я знаю, чье это. Убери. Мне нельзя.

– Ладно. Ладно, я поняла.

Мишель суетливо прячет банку под куртку. А спрятав, упрямо повторяет:

– Мы с ним еще увидимся? Ты ведь знаешь! Это ведь ты им все сказала… Про волков, которые их на части рвут… Про все. Скажи. Скажи!

Тамара поднимает руку – к лицу Мишель. Она не кажется страшной, не кажется злой, но Мишель хочется избежать прикосновения. И, тем не менее, она позволяет ведьме дотронуться до своей щеки. Она думала, пальцы у Тамары будут ледяными, но они оказываются такими горячими, будто у нее жар.

– Я тебе отвечу. Отвечу так, как смогу. И ты больше у меня ничего не спрашивай. Договорились?

– Да. Хорошо.

Собирается с мыслями, как будто репетирует про себя приговор перед его оглашением. И отвешивает: