– Не надо тебе его ждать.

Тамара переворачивает последнюю карту – ту, что в центре. На ней изображена каменная башня, в которую бьет из грозовых облаков яркая молния.

Она вскрикивает и махом смешивает все карты. Потом зло, как будто те были живыми и подстраивали ей козни нарочно, сгребает их и исчезает в своей квартире.

9.

Егор валяется у себя, тренькает на гитаре. Подбирает музыку к новым словам.

Мать входит без стука. Садится на постель, выдергивает из руку гитару, выдергивает идиотскую песенку у Егора из горла на половине слова.

– Говори.

– Ты че, ма?!

– Рассказывай давай.

– Да о чем?!

Хотя половина баб коммуны к матери ходит за советами, сам Егор в ее способности никогда по-настоящему не верил. Про него, про Егора, она вечно видит одно тревожное, и эти видения раньше не раз становились причинами для самых странных и дурацких запретов: не купаться, не идти с мужиками в дежурство в третий от полнолуния день, не есть соленья, не подходить к девушкам. Егор терпел, сколько мог, а потом начал над матерью смеяться – и сила ее пророчеств от этого смеха стала ослабевать, пока Егор совсем от нее не освободился. И вот теперь…

– Зачем ты это сделал?

– Что сделал-то, мам?

– Зачем ты его отправил туда?

– Кого? Куда?

– Егор! Прекрати себя вести как кретин. Зачем ты позволил этим идиотам уехать за реку? Если ты знал, что я была права, Егор?

Егор хмыкает, собираясь придумать какую-нибудь отмазку, но вместо этого спрашивает:

– Что она тебе сказала? Это она так считает, да?

Тамара хватает его за руку, ее ногти врезаются ему в запястье.

– Больно!

– Ты знал, что он едет на свою погибель, ты знал, что я была права, и ты ничего не сказал. Ты видел, что я была права, Егор.

– Да ничего я не видел!

– Я знаю, что ты видел. Я… Теперь сошлось. Я просто думала, что это еще только случится, я перепутала прошлое и будущее. А оказывается, ты видел все.

– Бред!

– Не знаю, что именно, но знаю, какое у тебя было лицо. Мне снился ты, ты на этом проклятом мосту. Твои глаза. Ты все знал. И ты не поддержал меня. А теперь эта несчастная девчонка… Теперь мы все… Господи, Егор… Ты представляешь, что нас всех ждет?!

– Хватит бредить! Наползает тьма, бля! Давай, с этим бородатым в одну дудку будем дудеть! Хватит! Егор то, Егор се! Ничего там нет такого! Хорош, мам! Поняла?! Утомила!

Егор соскакивает с кровати, хватает рюкзак и вылетает в коридор, сдергивает куртку с крючка и бросается в лестничный колодец. Достало! Реально достало!

Надо просто доказать им всем, что там ничего нет. Надо самому в этом убедиться. Пора уже, больше невозможно так. Пока этот гребаный телефон еще фурычит, нужно забраться на мост, разлочить его и узнать, что там такое случилось. Чтобы стало раз и навсегда понятно. И чтобы мамка перестала его стращать своими глупостями. Его и всех. И чтобы поп этот дебильный…

И чтобы страх отпустил.

Окно над головой распахивается. Мать, в одной ночной рубашке, высовывается по пояс, нависает над двором.

– Егооооор! Вернииииись! Живо домой! Егоооор!

Никогда.

10.

Когда под утро стучат в дверь, Тамара вскакивает первой.

– Егор, ты?!

Но на пороге стоит заспанный штабной телефонист.

– Мне б Сергея Петровича. Простите, что рано… Что поздно… В общем, звонок ему.

– Откуда звонок?

– Ну вы ж знаете, нам не положено. Подымете его, пожалуйста?

Тамара проходит в спальню, где две их кровати раздвинуты по разным углам, хлопает сопящего Полкана по шее.

– Эй… Слышишь? Тебя там.

Полкан ухает, подскакивает, крутит тяжелой башкой, трет волосатыми кулаками заклеенные сном глаза.

Сует ноги в резиновые тапки, запахивается в стиранный-перестиранный халат, и плетется в прихожую.

– А?

– С Ростова-Ярославского, Сергей Петрович. По вашему запросу.

– Ого!

Ростов-Ярославский, станция в шестидесяти километрах по железке к Москве – следующий обитаемый и обороняемый пост. Когда кто-то через него едет туда или сюда – они Полкану сообщают. Но среди ночи обычно не тревожат, уважают чужой покой.

А тут – что?

– Что у них там?

– Не пойму что-то. Цыцки мнут, вас просят.

– Пум-пурум. Пум-пурум-пум-пум. Ладно, бляха.

Полкан накидывает на плечи свой старый ментовской бушлат как генеральскую бурку, на ходу крутит папиросу, готовясь к любым скверным новостям. Звонок принимает у себя, отправив телефониста досыпать.

– Пирогов.

– Здравия желаю, Сергей Петрович. Рихтер на связи.

– О! Дядя Коля. И тебе не спится?

– Да не спится вот, Сергей Петрович. Ты нам про китайцев вот тут помнишь, рассказывал? Про пропащих.

– Так точно. И что, есть новости?

– Есть. Все тут твои китайцы. Семьдесят четыре человека. Включая стариков и малых детей.

– Не понял.

– Пришли. По дороге пришли пешком. Оборванные, чумазые, а глаз таких круглых я и на русском человеке-то не видал. Но так вроде живы-здоровы.

– Опять не понял. А что ж они от нас-то убежали?

– Бес их разберет, Сергей Петрович. Лопочут что-то свое, с русским-то так себе у них.

– Но… Главное-то. Напал там на них кто-нибудь? Или холера какая-то? Что случилось-то, в принципе? Люди ведь просто так не бросают дом, понимаешь?

– Говорят, к Москве хотят поближе. Старейшины решили что-то такое, если я правильно их разумею. Предчувствия там, пророчества… Хер их разберет, нехристей. Сейчас вот решаем, что дальше с ними. Запрос послали. Тебе просто так набрал, сказать, что нашлась твоя пропажа. Хочешь, вернем?

11.

До пересменки дозорных Егор отсиживается в заводских бомбоубежищах, потом опять укрывается под насыпью. Можно было бы пойти в ночь, но Егор убеждает себя, что без утреннего света камера на телефоне не сработает, и разлочить его не удастся.