— Между прочим, произошла одна весьма странная вещь, — сказал Осмунд. — Мы все не видели вашего брата уже очень давно. Вас это не должно сильно удивлять, мистер Пенджли, если учитывать, что вам известны определенные факты…

— Нет, не должно, — пробормотал мистер Джозеф Пенджли.

— Так что, разумеется, вы должны понимать наше изумление, когда пару дней назад я получил от вашего брата записку, в которой он писал, что хотел бы встретиться со мной и обсудить некоторые деловые вопросы. Я назначил нашу встречу на сегодняшний вечер и все это время ожидал его появления. Казалось бы, он должен был сообщить мне, что его планы изменились и он не сможет прийти.

— Очень странно. И никаких известий от него?

— Ни слова.

— Мог бы позвонить, как это обычно принято.

— Да, но моей фамилии нет в телефонной книге.

— Тогда, возможно, этим все и объясняется. Но, изволите ли видеть, мой брат гордится тем, что никогда не отменяет деловых встреч. А уверены ли вы в том, что он не заходил к вам, пока вы отсутствовали?

— Он сказал, чтобы его ждали между семью и восьмью вечера. Я специально не выходил из дому в это время.

Человечек сел прямо и стал поглаживать свое колено, устремив на него задумчивый взор.

— Между семью и восьмью? Но он совершенно определенно назвал мне другое время, более позднее. Он просил меня зайти за ним между девятью и десятью… Хотел бы я знать, что у него было на уме?

— Не имею понятия, — с приятной улыбкой ответил Осмунд.

Они обменялись взглядами, Осмунд и Джозеф Пенджли. Казалось, они очень нравятся друг другу. Можно было даже подумать, что это тот самый редкий случай внезапно возникшей взаимной симпатии. Но именно в тот момент, когда эти двое обменялись взглядами, я впервые за весь тот сумбурный вечер остро ощутил верное приближение надвигающейся опасности. Мне вдруг пришло в голову, что это лишь прелюдия, а главные события еще только назревают и что мы все, как крысы, попались в капкан, обречены и нас уже ничто не может спасти. Этот человечек, похожий на викария, как и положено викарию, все о нас знал и с наслаждением затягивал нашу агонию.

Что касается меня, то теперь я относился ко всему совершенно иначе. За себя я больше не боялся. Меня не тревожила мысль о том, что может быть со мной. Страх за себя, который я пережил только что, когда пугливой тенью метался, описывая круги вокруг площади, окончательно исчез. Отныне я думал только о Хелен. Поцелуй, который мы подарили друг другу, навеки все изменил. Конечно, я понимаю, что говорю банальности, свойственные языку влюбленных, но в те мгновения это были не только слова, это была чистая правда. Благодарение Богу, с тех пор жизнь моя пошла по-другому. Но тогда единственное, о чем я помышлял, — спасти Хелен. Меня не очень волновало, что станется с Осмундом, Хенчем и мной самим (замечу, что сейчас мне так страстно хочется жить, как никогда раньше). Но с Хелен не должно случиться ничего дурного, думал я. Она не должна быть втянута в эту историю. Этот смиренный, улыбчивый карлик не смеет тронуть ее. Несмотря на дружелюбный вид, он, по-видимому, может оказаться намного опаснее своего брата.

— Я полагаю, мне больше нет никакого смысла его ждать.

(У него была манера отчетливо, как на уроке, выговаривать каждое слово, а интонации были певучие, более характерные для женской речи. Но несмотря на то, что голос его звучал сладко и он тщательно подбирал слова, чтобы произвести впечатление культурного человека, он явно напоминал чем-то родного братца. Невольно в обоих случаях возникали аналогии с некоторыми видами животных. Если тот, другой Пенджли напоминал мне змею, то этот — раскормленную, притворно-ласковую, но коварную и злобную кошку.)

— Мой брат, очевидно, уже не появится. Примите мои извинения за то, что побеспокоил вас.

— Никакого беспокойства, уверяю вас, — любезнейшим голосом произнес Осмунд, всем своим видом изображая готовность проводить гостя до двери. — Наверное, вашего брата задержали какие-то обстоятельства. Ничего, он зайдет ко мне в другой раз.

Но человечек не сдвинулся с места. Он сидел, оглядываясь по сторонам. Его глаза шарили по всей комнате. Остановились на свечах, шторах, на триптихе, на перемазанных краской стенах и наконец уперлись в секретер.

Поднявшись, он подошел к нему и стал его рассматривать.

— Ну что за прелестная вещица! Никогда не видел подобной красоты. Настоящая музейная редкость.

— Я приобрел его в Испании, — сказал Осмунд, приближаясь к нему. Его голос уже звучал иначе. В нем слышались раздражение, усталость и угроза.

Пенджли улыбнулся. Его лицо так и сияло от удовольствия.

— Я не знаток старинной мебели, но всякий увидевший эти крохотные, изящные накладки из слоновой кости не может ими не восхититься. Они прелестны. Прелестны. — Он стал ощупывать пальцами рыцарей, сражающихся со львом, павлина, аиста, тореадора, быка… — Да-да, прелестны. Просто прелестны.

Ему на глаза попался мой «Дон-Кихот». Взяв книгу в руки, он механически перелистал несколько страниц.

— Ну что же, пожалуй, мне пора идти.

И вдруг он оцепенел. Осторожно положив книгу на стол, повернулся к нам и, глядя на Осмунда, протянул нам что-то, что было у него в руке:

— Мистер Осмунд, простите меня. Но я не могу не указать вам на некую странность. Это ножичек моего брата.

До сего момента я этот ножичек не замечал. Он так и оставался лежать на углу стола с тех пор, как Пенджли (сколько же веков тому назад?) вынул его, чтобы отсечь кончик сигары.

Дешевенький черепаховый ножичек с двумя крохотными лезвиями.

— Да, это определенно ножичек моего брата, — спокойно проговорил Пенджли. Затем он посмотрел на Хелен. — Уверен, мэм, вы будете более откровенны. Я не хочу оспаривать слова вашего мужа. Возможно, у него были свои причины отвечать мне так, как он отвечал, но прошу вас, скажите: мой брат был здесь или не был?

Хелен не успела ответить. Вместо нее заговорил Осмунд:

— Да, ваш брат здесь был. Я отвечал вам так, потому что наш разговор с вашим братом касается только нас с ним и посторонние тут ни при чем. Им нет до этого дела.

Я видел, что его лицо свела гримаса отвращения. Итак, удел один — по воле случая и дальше тонуть в этой лжи, в безобразных отношениях с низкими, подлыми людьми! Поистине нет предела падению! — вот что было написано на его лице. Я уверен, что в тот миг им овладело желание, отбросив всякую осторожность, рассказать все, как было в действительности. Да, да, было очень похоже, что Осмунд возьмет и сейчас все выложит! Я знаю, у Хелен возникло то же опасение. Я прочел это в ее глазах, устремленных на меня. Всеми мыслями она была со мной, как и я с ней. В тот роковой час мы были близки друг другу, как никогда раньше, в прежний период нашей жизни.

Пенджли снова опустился на диван, точнее, на краешек дивана, будто давая понять, что даже и теперь, несмотря на сделанное им открытие, он не собирается тут надолго задерживаться.