– Так ты знал? Об отце?

– Да.

– Давно?

– Мы с ней расстались из-за этого.

– Ты любил ее?

– Откуда я знаю… Может быть. Но она не из тех женщин, которые ищут любви. Ей не нужна любовь, ей нужны только деньги.

– И от тебя тоже?

– И от меня. И от тебя. И от отца. От всех. Ты покупал ей что-нибудь на Понте-Веккьо?

– Да.

– Вот видишь. Я тоже покупал ей там украшения. Давал денег на квартиру. Которую, оказывается, оплачивал отец. Если б не он, мне пришлось бы бросить Швейцарию. Я потратил на нее все, что мы с Ману накопили.

– Это твоя девушка?

– Невеста. Бывшая невеста. Мы с Эмануэлой собирались пожениться. Но появилась она, и все пошло к чертям… Мама до сих пор считает, что это Ману мне изменила.

– Поэтому приезжал к ней в Милан?

– Я знал, что она вытянет из отца все соки. И бросит, как только закончатся деньги.

– И что она тебе сказала?

– Ничего. Ты же видел. Она не слушала меня… Я сказал, что расскажу матери, если она не оставит отца. И ее матери тоже. Но она только посмеялась. Знала, что я не расскажу. Маму бы это убило.

Самолет поднял Гришу над Флоренцией. Внизу раскинулись терракотово-черепичные крыши, обрамленные голубой линией гор и облаков. Внутри у него все сжалось. Сколько раз он рисовал эти милые сердцу пейзажи! Сколько раз смотрел в это небо! Сколько надежд было связано с этими местами!..

Вот и Арно со своими мостами, и зелень парков, по которым он гулял. Прощайте теперь все! Он уезжает навсегда. А ведь собирался остаться здесь надолго. Думал, что этот город станет для него родным… Он вспомнил, как летел сюда, полный упоительных планов, с каким восторгом глядел на все и каким везунчиком чувствовал себя тогда. Он вдруг понял – и никак не мог поверить в это, – что с тех пор прошло всего два месяца. Ему казалось прошел год, два, целая вечность. Что теперь будет? Что за жизнь его ждет? Что ему делать по приезде в Москву, куда податься? Никто не ждет его возвращения раньше, чем через год. Нет ни одного человека на свете, который знал бы о том, что с ним произошло. Никто не подставит ему плечо в эту минуту, и никто не скажет, как теперь жить. Тогда-то Гриша и подумал обо мне.

Прошел год. После той операции Саша выжил. Как ни странно, свою роль в его спасении сыграл Гриша – врачи сказали, если б не первая помощь, они не довезли бы его и до больницы. Не знаю, правда, был ли этому рад Саша. После больницы он сильно сдал. Всю зиму не выходил из дома и в начале весны умер от остановки сердца. Я не знал об этом, пока однажды мне не позвонила Виктория и не предложила увидеться – она вернулась в Москву и жила теперь в крохотной квартирке, доставшейся ей от матери. Она рассказала, что дела их находятся в плачевном состоянии. Все, что они имели в Италии, пришлось отдать за долги, включая миланскую квартиру – ее-то банк забрал в первую очередь; сын оставил Швейцарию и нашел работу здесь, чтобы быть поближе к ней, к тому же, ее постигло еще одно несчастье, вслед за мужем умерла старушка-мать. Никто не знал почему, но старушка, всю жизнь недолюбливавшая зятя, вдруг разразилась раскаяниями. Называла себя виновницей его бед и все те месяцы, что Саша протянул после больницы, ухаживала за ним лучше всякой няньки, день и ночь молилась о его здоровье и просила прощения за что-то. В день, когда он умер, она объявила, что настал и ее черед. Прибралась в своих пожитках, попрощалась с дочерью, легла и больше не вставала. Родственники посчитали, что она пошатнулась головой от перемен, свалившихся на старости лет. Консультировались с врачами, те обещали со временем поставить ее на ноги, но старушка слово свое сдержала и на пятый день после похорон отошла следом за зятем. Все это сильно взволновало Викторию, но еще больше ее поразило то обстоятельство, что муж стрелялся из-за любви к другой женщине. Это до сих пор не давало ей покоя. Она даже у меня поинтересовалась, знал ли я что-нибудь о его романе. Я, разумеется, заверил ее, что ничего не знал. Только подумал про себя, что стрелялся Саша из-за долгов, а не из-за любви. Сколько лет с ним прожила и не знала, что он способен на такое глубокое чувство! – сказала она мне с таким видом, словно хотела показать, что гордится мужем, пусть и задним числом. Я не стал спорить, женщинам часто хочется верить в то, чего нет.

Что касается Гриши, он провел весь год в Москве, а следующим летом поступил в Болонский Университет и уехал учиться. С ним отправилась его подруга. Как-то в декабре, в канун рождественских праздников у итальянцев, он сообщил, что будет в Москве и хотел бы навестить меня. Настроение у него было самое что ни на есть благодушное – еще пока мы переписывались, выбирая день и место встречи, он упомянул, как благодарен мне за все, что я для него сделал, и растрогал мою жену до слез, написав со свойственной ему простотой «подумайте, что вам хочется в подарок из Италии, я найду это и привезу вам».

Выглядел он отлично. Загорелый, возмужавший, пропитанный духом Средиземноморья и студенческой свободы – видно было, что на этот раз жизнь в Италии шла ему только на пользу, от него веяло уверенным воодушевлением человека, нашедшего свое место. Он сыпал итальянскими словечками и весь вечер веселил нас всякими историями. Его подруга была с ним. Еще до их появления мы с женой поспорили на счет нее – жена говорила, что это должна быть та же девушка, что была у Гриши с самого начала (почему-то ей хотелось думать, что между ними настоящая любовь, способная преодолеть все преграды), я же утверждал, что это не так. У меня есть одно наблюдение на этот счет: если один из двоих переживает перетряску наподобие той, что пережил Гриша, а жизнь второго в это время течет без особых изменений, то первый никогда не возвращается в прежние отношения. Совершенно уверенный, что окажусь прав, я с легкостью согласился в случае проигрыша отвести жену в ресторан, который нравился ей крабовыми котлетками в каком-то необыкновенном соусе и не нравился мне какими-то необыкновенными даже для Москвы ценами. Мы надеялись, что правда ненароком выяснится в разговорах за ужином, но этого не случилось. Жена бросала на меня вопросительные взгляды, я пожимал плечами. Неловко было любопытствовать, но я все-таки улучил момент и спросил Гришу, та ли это девушка, что была с ним еще до всех этих событий. Оказалось, что нет, другая. Они познакомились на курсах итальянского языка, а потом решили ехать вместе учиться. Я победно глянул на жену. Она вздохнула с такой грустью, что я понял: выиграть-то я выиграл, но в ресторан мы все равно идем.

В подарок у Гриши мы попросили какую-нибудь из его картин. Он преподнес нам две великолепные акварели, мы так и ахнули, когда он извлек их из папки.

– Нравится? – с довольной улыбкой спросил он.

Пейзажи, если присмотреться, не были ни мастерскими, ни безупречными с точки зрения акварельного искусства, но именно этим и притягивали взгляд. Прозрачные цвета, нанесенные на влажную бумагу самым кончиком кисти, соседствовали с сочными жизнерадостными пятнами, и все вместе они создавали ощущение хрупкости и одновременно праздничности, живости, какого-то подъема. Видно было, что писались они в минуты вдохновения. Была тут и трепетная нежность листвы, и солнечная яркость полей, и итальянская поэтичность местности, но самое главное, здесь был художник, и чувствовалось, как эти края дороги его сердцу. Глядя на акварели, думалось не о природе и не об Италии. Думалось о любви.