не простила. Всю жизнь она несла эту несправедливость как бремя, усугубленное гибелью моего отца, а потом, десятилетия спустя, случайно столкнулась с Далленбахом в этом отеле во Франции. Встреча стала потрясением, вернувшим ее в молодые годы в Швейцарии; она вспомнила жизнь в доме Святой Марии, потерю Нины, которую полюбила… Жестокое столкновение нанесло ей травму, из-за которой она потеряла рассудок и всякое представление о добре и зле…

Марианна вертит бокал между пальцами. Она размышляет несколько секунд, я вижу на ее лице раздражение.

— Это возможно. Вы понимаете, Тео, что это значит, если ваша гипотеза верна?

Я киваю — даже слишком хорошо понимаю.

— Моя мать могла убить невиновного.

* * *

— Когда вы вылетаете завтра?

— Утром, в одиннадцать или около того.

Мы вышли на улицу и остановились под навесом. Несколько капель разбиваются о тротуар. Небо затянуто облаками, звезд не видно.

— Вы далеко припарковались?

— Нет, напротив. — Марианна указывает пальцем на свою машину, но я вижу только разноцветные массы на другой стороне улицы. — Легко они позволят вам увидеться с матерью?

— Вопрос скорее в том, согласится ли она встретиться со мной и поговорить.

— Конечно… Вы должны все рассказать своему адвокату, Тео. Дольше ждать нельзя. У нас, конечно, нет доказательств, но есть фон, который при правильном использовании может послужить смягчающим обстоятельством. Только история Нины позволяет пролить свет на унижения и насилие, которым подверглись эти девочки. Я не понимаю, как суд сможет игнорировать это, независимо от того, что совершил или не совершил этот доктор… О, чуть не забыла!

Марианна роется в сумочке и достает флешку.

— Что на ней?

— Документы, которые я подготовила для вас вчера вечером: сводные данные по предварительным заключениям об административном интернировании по дому Святой Марии. Они четкие, «без заусенцев», и могут оказаться полезными вашему адвокату.

— Спасибо за все, что вы сделали для меня, Марианна. Не знаю, как буду теперь жить без вас…

Она вкладывает флешку мне в руку. Я удерживаю ее пальцы, она бросает на меня короткий взгляд и дарит поцелуй в губы со вкусом фруктового коктейля. Плохо, что я так много выпил — от меня, должно быть, разит алкоголем. Я хотел бы вернуть поцелуй, но не могу… Паралич воли? Я не понимаю, что со мной происходит. Первый раз обращаюсь в камень перед женщиной.

Марианна отстраняется, снова проделывает трюк с непослушными волосами, а через секунду я чувствую, что очарование разрушилось.

— Извини, сейчас неподходящее время, — говорит она, даже не пытаясь сделать вид, что сожалеет.

— Совсем неподходящее.

Я ищу, что бы сказать такое умное и вернуть нас на пятнадцать секунд назад, но не нахожу в своем затуманенном сознании ничего, кроме:

— По-моему, я перебрал.

Она отодвигается чуть в сторону, смотрит на усилившийся дождь.

— У тебя сейчас трудный период, Тео. Я все понимаю.

— Марианна…

Мой протест ничего не меняет, она с улыбкой качает головой.

Ночью мне снится странный сон. Передо мной гигантская красная лестница. Я смутно осознаю, что это она изображена на рисунках Камиля. Начинаю подниматься по ступенькам, они кажутся бесконечными и очень высокими, я иду с трудом. Через несколько шагов замечаю, что брат рядом, он держит меня за руку. Не могу назвать его точный возраст, но он точно ребенок. Как и я. «Ну же, идем, — говорит он, — мы уже близко».

В конце концов мы выходим в очень темный коридор. Я смутно различаю на стенах чучела животных; их глаза следят за нами, пока мы идем вперед. Мне страшно. Камиль сжимает мою руку, и я чувствую, как сильно он дрожит. Коридор такой же бесконечный, как и лестница. Я слышу странные звуки — треск дерева, шорохи и шепот, чувствую присутствие людей вокруг нас, но никого не вижу. Мы продолжаем бесцельно идти, движимые невидимой силой, не в силах повернуть назад.

Внезапно вспыхивает свет. Мне требуется несколько секунд, чтобы понять, что я нахожусь в огромном дортуаре со множеством кроватей в три ряда. Из высоких зарешеченных окон льется сказочный свет. Я вдруг понимаю, что Камиль пропал, и начинаю вертеть головой во все стороны: я отчаянно, безнадежно одинок… И тут замечаю в глубине спальни силуэт на кровати: это хрупкая молодая девушка в ночной рубашке, она сидит ко мне спиной и всхлипывает. Я без усилий, на полной скорости, скольжу по полу. Я напуган еще сильнее, чем в коридоре. Когда до нее остается всего несколько сантиметров, незнакомка резко оборачивается… Это моя мать — не та, которую я знаю, а молодая девушка с фотографии. Если не считать той детали, что черты ее лица размыты, словно размазаны. Меня охватывает страшная паника. «Ты нашел меня! Как ты мог оставить меня здесь так надолго, Тео? Ты никогда не был хорошим сыном…» Она в ярости хватает меня за руку и тянет к кровати, которая под моим весом превращается в бездонный колодец. Я падаю, пытаюсь закричать, но изо рта не вырывается ни звука.

В этот момент я просыпаюсь от испуга. Лоб горит, футболка и простыни промокли от пота. Слова матери не перестают звучать у меня в ушах.

7

Каптерка была крохотной комнаткой, единственное круглое оконце которой покрывал такой толстый слой пыли, что сквозь него с трудом проходил свет. Сидя на скамеечке, Дениз чистила черные туфли пансионерок. Скребок, щетка, крем для обуви, тряпка… Большинство девушек ненавидели эту рутинную работу, которая была олицетворением скуки, но она всегда добровольно выполняла эту механическую задачу, которая избавляла ее от напряженных размышлений. Еще ей нравилось быть одной в тишине, пусть даже в таком тесном и унылом месте. Но на сей раз она не смогла освободить голову от мыслей.

Уже неделю Нина была прикована к постели, и ее состояние беспокоило Дениз. С лица исчезли все краски, щеки ввалились, походка замедлилась: если б не живот, никто не поверил бы, что она беременна. Тяжелые дни взяли над ней верх. Ритм, задаваемый старшей надзирательницей, несмотря на состояние девушки, не поддавался объяснению. Дениз не преминула встать на защиту подруги и пожаловаться мадемуазель Кох, но та со злой усмешкой обвинила Нину в том, что та «устраивает спектакли», чтобы уклониться от коллективной работы. Каждый раз Нина пыталась успокоить Дениз: «Не скандаль, все будет хорошо. Ты же не хочешь, чтобы нас разлучили? Мы почти у цели…»

Три месяца. Уже три месяца Дениз заперта в доме Святой Марии, но ей кажется, что каждый день тянется ужасающе медленно и однообразно, вызывая у нее отвращение к самой себе. Именно эта монотонность, а не работа и унижения, медленно поглощала душу и иссушала сердце. Все