– Ладно.

Фрэнсис хотела спросить, как всё прошло, но поняла, что не сможет вести себя безразлично, а это расстроит Джейка.

Он в свою очередь, как и жена, уставился в окно, мягко улыбаясь. Джейк знал, что Фрэн любит снег, и что он идет, когда ее охватывает такая странная смесь грусти и ностальгии… но метель наверное, все-таки была нехорошим знаком. А еще он знал, что именно она принесла поддельную фигурку, и что знала про Индиану. Когда живешь с кем-то так долго, такие вещи невозможно утаить. Но так и он не был с ней до конца честен. Не подал виду, что в курсе того задуманного Уорреном, и что она помогла ему. Всё это очень неприятно. Такого не должно быть между супругами, и они, конечно, поговорят обо всем, но чуть позже, когда раны немного затянутся, и утихнет боль. Но это еще не сейчас….

– У меня есть для тебя кое-что. – сказал Джейк.

Фрэн чуть улыбнулась и вопросительно подняла брови.

Тот залез в карман и поставил на стол перед женой фигурку из черного оникса размером с ладонь. Потом Джейк залез в другой карман и вытащил полиэтиленовый прозрачный кулек с черными зернами и тоже положил перед ней, но подальше от фигурки. Фрэнсис замерла, не зная, как реагировать. Перед ней ссутулено стоял Уоррен на полусогнутых в каменном исполнении, хоть и без своей шляпы, облокотившись о какую-то незримую твердь. Волосы застыли в движении, встревоженные ветром, и несколько прядей легли на лоб. Но, несмотря на позу, он не казался жалким или сдавшимся, и это было видно по черным блестящим глазам. Хоть и каменные, но они не казались пустыми. И губы его изогнулись в блуждающей усмешке человека, который завершил нечто очень важное, возможно, даже дело всей своей жизни, и теперь смотрит на него со стороны, зная, что может немного передохнуть. Уоррен был дерзким и смелым. Он сделал то, что должен, и теперь просто ждал своего ветра, как сказала бы Аманда, чтобы уцепиться частицами за его порывы и унестись прочь открывать новые земли. Такое бы не передал ни один мастер по камню.

Фрэнсис серьезно посмотрела на мужа, ища подвох, пытаясь понять, зачем он это делает, но в итоге взяла статуэтку в руки и подняла поближе к глазам, чтобы рассмотреть. Джейк видел, как ее тонкие пальцы аккуратно водят по глади оникса… но если он хотел поступить мудро, то должен был сделать этот шаг – ради нее, ради себя, ради вечности, которую они делили напополам. Ведь вечность это так несоизмеримо долго.

– Но прежде, чем ты оживишь его, я бы хотел кое-что сказать. – Джейк нежно погладил ее по щеке. – Когда кто-то платит по счетам, ему нельзя мешать, потому что это частное дело. Фрэнни, ты же помнишь. И тот, кто вмешивается, он разделяет чужую участь. По-другому никак.

Та накрыла ладонь мужа своей и посмотрела с благодарностью в ответ.

– Я положу его в шкатулку. – сказала она, поднимаясь из-за стола.

Она взяла и пакет с зернами, хотя в ее планы действительно не входило оживление Уоррена. По крайней мере, сейчас…. Пусть всё уляжется.

Фрэн и правда положила статуэтку в чугунную с вензелями шкатулку, похожую скорей на ларец, в котором хранила вещи, напоминающие о разных приятных событиях, о смертных днях. Такие маленькие секретики…. Теперь там хранился и Уоррен Глик… его сердце. Мертвое, каменное сердце.

Фрэнсис закрыла шкатулку и задвинула под кровать, а кулек с зернами убрала в прикроватную тумбочку. Она знала, что когда-нибудь его сердце снова запылает огнем, потому что нет ничего конечного. Уж Фрэнсис-то разбиралась в таких вещах.

Она вернулась в столовую и села на свое место возле окна. Ладонь Джейка накрыла ее руку, и они оба уставились в окно… в вечность, от которой им обоим было не сбежать.

Всё еще шел снег, но ветер стал заметно теплее. Так здесь начиналась весна.

Больше всего на свете Аманда боялась только одного – смерти. Казалось, что этот страх преследует ее с самого детства, но на самом деле он появился где-то в возрасте от двадцати пяти до тридцати лет. Тогда наступил некий переломный момент взросления, что ли. Так называли его близкие – переломный момент взросления. При этом их лица неизбежно становились торжественными, а голоса преисполненными какой-то плохо осознаваемой радости. А Тара и вовсе крестилась, когда говорила это.

И, тем не менее, смерть подошла близко…. Аманда не была старой или очень уж больной. Нет, самая обычная пятидесятивосьмилетняя женщина, которая знала, что скоро умрет. И это пугало ее, практически лишило сна. С людьми ее возраста бессонница случается всё чаще, но Аманда всегда считала, что в этом недуге кроется тайный подтекст – страх смерти. Все эти мысли – а что там? И есть там вообще хоть что-нибудь? Аманда прекрасно знала, что подобные вопросы безответны, что есть вещи, с которыми человек не способен справиться, и, следовательно, старалась их отгонять, чтобы не изматывать ни себя, ни других своими навязчивыми идеями.

Она жила в Нью Касл штат Индиана в большом доме со своим вторым мужем Фрэнком, овдовевшей дочерью и двумя ее детьми. Не сказать, чтобы она питала особую нежность к шумным компаниям или к людям в общем, но, тем не менее, ее дом никогда не был пустым. То родственники понаедут на праздник, то соседи забредут посплетничать или поиграть в скрабл, то Фрэнк пригласит друзей с работы.

А ей что – только и готовь на десять голодных ртов! А потом вдруг снова кто-то неизбежно затевал тот разговор о том, как сильно изменилась Аманда… о ее переломном моменте. Она чертовски устала всю свою жизнь слушать о том, какой была дрянью, и ненавидела подобные россказни, но, тем не менее, никогда не встревала. Так… сидела, сдержанно улыбаясь, и кивала иногда, как болванчик. Изменилась она – не изменилась, Аманда не знала… понятия не имела. Но, тем не менее, предпочитала помалкивать, пока Тара, брызжа слюной, описывала житие Аманды Флинн до тридцати, а точней сказать до Денни Робсона – ее первого мужа. В семье бытовало мнение, что именно замужество сделало ее другой… а может быть, та ужасная гроза девятого июня, во время которой сгорела половина их дома из-за удара молнии. Аманде тогда лихо досталось. Едва не сгорела заживо в собственной комнате. Ее вытащили, но практически год она кочевала по больницам. Ей даже хотели ампутировать правую руку, но спасли, хотя ожогов и шрамов на ее теле было не счесть. Благо лицо огнем не затронуло, и на том спасибо.

Но гроза случилась всё-таки гораздо позже…. Просто красиво звучало на словах. Тара даже однажды предположила, что молния попала в саму Аманду, словно кара небесная. Сестра всегда отличалась некоторой прямотой… особенно после стаканчика виски. Семейные байки. От них никуда не деться, поэтому Аманда всегда исправно слушала эти нравоучительные бесконечные истории о том, какой же она все-таки была стервой, а потом встретила Денни, остепенилась и стала совершенно другой. Но Боженька не дремлет и воздает каждому за дела, поэтому в Аманду и ударила молния.

А иногда она и вовсе отключалась, когда становилось совсем тошно – грезила наяву о несуществующих мирах, которые часто видела во сне, с небывалой красоты пейзажами под розовыми небесами и с фруктовыми деревьями, цветущими и плодоносящими одновременно. Нечто подобное снилось ей всю жизнь, но лишь где-то с двадцати-восьми эти сны стали четкими, почти реальными, полными смысла, серийными. Иногда она после просыпания подолгу лежала на кровати, осознавая, где реальность, а где вымысел ее сознания. И в семидесяти процентах ответ на этот вопрос оказывался для нее мучительным. Так что периоды бессонницы были настоящим ударом для нее. Аманда часто уходила в себя, чтобы вспомнить, осмыслить, провернуть в памяти несколько раз нечто особо приглянувшееся. И уж если и говорить о переменах, о переломном моменте взросления, то, пожалуй, первопричина крылась именно в этих снах. Они сделали ее слишком задумчивой и мечтательной для ненависти и злобы.