Ну вот! А говорил – не понимаю.

– А чего делать-то, сеньор? Через сад не уйти – это я уже понял…

– Не все, – негромко перебил он. – В ночь с пятницы на субботу – можно. Если не боишься собак. Но по тайному ходу далеко не уйти. Там всего две двери – одна сразу налево, а вторая – вниз по лестнице. В первую дверь ходил глупый молодой человек, который сейчас готовится отдать все, что осталось от его души, Тому, Кто так неосмотрительно ему эту душу одолжил. Во вторую иногда хожу я… Ходил – прежде. Поверь, тебе там делать нечего.

Странное дело, даже голос его изменился. Усталым стал, хриплым. Старым совсем.

– Стража в этих комнатах есть? – осторожно поинтересовался я. – Такая, чтобы со мною справилась?

Кажется, хихикнул он. Или просто заскрипел.

– Или ты считаешь себя, молодой человек, Голиафом? Стражи из таких неучей, как ты, там нет, но там есть Стража Букв. Раз тебя ловили на волосяную петлю, значит, пока не приняли всерьез. Вернее, приняли за того, кто ты есть – за нахального молодого неуча. Все эти уловки не страшнее слепой собаки. Сунь ей в пасть тряпку, чтобы пахло твоими грязными пятками, и она эту тряпку заглотнет. Только это – пока. Здесь правят неучи, но страшные неучи – неучи, которые сумели что-то узнать…

Замолчал он, голову опустил, затих. Ну точно Дон Саладо, когда расстроится! Прямо-таки жалко мне его стало.

– Ты еще здесь? – наконец вздохнул он, головы не поднимая. – Если так хочешь геройствовать – иди! Шифр простой – «гимель» – «бейт» – «гимель»… Что, не понял? Три-два-три! Или старый человек должен еще выходить в коридор на сквозняк и показывать молодому неучу…

Получилось со второго раза. Кажется, вначале я «бейт» с чем-то другим перепутал. Скрипнуло дерево, скрипнули петли…

И тут их не смазывают!

Свечка моя совсем доходила, и я ее брать не стал – от греха. Все и так понятно. Обычный коридор, только дверь с хитринкой. А в коридоре – пусто вначале, затем дверь – справа, и лестница – вниз ведет. Шагнул я – и поморщился. Скрипят половицы! Или плотника позвать забыли?

…А может, и не забыли? Как войдет кто – слышно сразу, особенно если ночью.

Сел я прямо на пол, ноги скрестил, что твой мавр. Задумался.

Вначале казалось, что за дверью этой тайной – чуть ли не спасение. Пройду коридорчиком прямиком к Дону Саладо, потом – на конюшню, где Куло мой скучает…

Теперь понял – глупость это. Ход – для самых своих. А кто тут свои? То-то!

…Про стражу я недаром у деда этого спросил. На самый крайний случай, когда уже выбирать не придется, можно и на прорыв пойти. Стража Букв – дело, видать, серьезное, но кто знает? Ведь я – везучий!

Но пока – рано. И прорываться рано, и коридорчик обследовать этот – тоже рано. Сцапают – запрут, и хорошо, если в комнате, а то и в подвал загнать могут.

…А этот седой, в повязке полосатой, не иначе – колдун. Причем настоящий, такой и в жабу превратить может.

Но ведь не превратил! Видать, и ему тут несладко.

Посидел я, послушал. Тихо кругом – то ли нет никого, то ли двери плотные. И совсем уже было назад собрался…

Словно толкнул кто-то.

В спину.

И – сгинуло все. Словно петля-удавка на шее схлестнулась. Схлестнулась, вперед потянула.

Очнулся уже у двери – той, что направо ведет. От боли очнулся – будто что-то в шею мне впилось. То есть это потом уже я понял, что у двери стою. Темно вокруг, шея болит – а я во что-то твердое упираюсь.

Лбом.

Сперва я Адониса вспомнил – как он с дверью бодался. Потом шею пощупал.

Булавка! Та самая, с камешками синими! Накалилась, кожу печет…

И сразу же – как отпустило.

Фу-ты! Еще бы немного – прободал бы головой дверь… Точно – дверь! Ладонью провел, ручку дверную нащупал. Эге, а тут открыто!

…И еле-еле заметный свет просачивается. То есть не было его еще миг тому, а теперь – появился. Хотел я уже отступление сыграть, чтобы, значит, врассыпную, и – спасайся кто может. Но тут зло меня взяло. В гости ждете? Ну, считайте, дождались!

Толкнул я дверь…

Одурел я, очумел даже. Стою, глаза на ее сиятельство пялю, а мыслишки всего две: выжгут мне глаза за то, что сеньору маркизу в таком сраме увидел, да еще одна – про кожу. Белая кожа, гладкая, точно у девчонки, да только ненастоящая какая-то. Будто бы и вправду – из камня.

…И не пахнет ничем. А если и пахнет – то воском.

Схватил я мыслишку эту, про воск, за самый хвост и понял – готов. Спятить, в смысле, причем без всякой ворожбы.

Стою – молчу. Не говорить же «Доброй ночи, сеньора!». То есть, может, я бы и ляпнул, не подумав, да на взгляд ее наткнулся. И сразу язык прикусил. Пустой был взгляд, никакой – словно у Адониса-бедняги, когда он веер таскал да шакалом берберийским выл. Страшно так смотрит ее сиятельство, но не на меня, а как бы на дверь.

Насквозь.

Да она же меня не видит. Вот дела!

Закусил я губу, отвел глаза. Не то чтобы глядеть на ее сиятельство неприятно было. Совсем наоборот даже – видная дама, таких встречать не приходилось (без одежи, в смысле). Да только дико это все – стоит голышом посреди свечек черных ее сиятельство Беатриса Мария Селестина Анна, маркиза де Кордова, пустыми глазами светит (и вроде бы не зелеными уже – желтыми), а на стене дрянь всякая, и по стенам – дрянь всякая. И распятия нет!

…Бывают, слыхал я, чудики такие – луньерос, которые от луны дуреют и по крышам ходят. Да тут, видать, без луны обошлось.

Попятился я назад.

– Иди… Скорее… Иди…

Даже рот не раскрыла, губами не шевельнула. Будто слова сами собой в уши воткнулись.

– Иди! Мой… Мой! Словно хлыстом по ушам!

– Мой!

Вперед подалась, руки подняла – медленно так, неспешно.

Оскалилась.

– Скорее…

Мне бы бежать, а я с места сдвинуться не могу. И не потому, что грех уходить. Хороша маркиза, слов нет, но в ту минуту не о прелестях ее думалось. Вроде бы как мертвец зовет. Или старуха древняя, кожу молодую нацепившая. Содрала кожу с кого-то…