Уж не гости ли ночные?

– С Берега и есть, – киваю я с видом невозмутимым. – От Калабрийца. Слыхали, может быть?

Переглянулись рожи, кивнули. Слыхали!

– А мы, стало быть, монтаньес. С Горы, от Риваро Коррехи.

И я о них слышал – о тех, которые с Горы. И о Риваро тоже. Не встречался еще, правда.

– Ты чего, Коста, тоже тут служишь?

Я плечами – дерг. Понимай как знаешь.

– Ну его, маркиза этого! Даже не заплатил. Или мы виноваты, что Бенито Гарсия, дурак старый, попался? Сделали работенку – так плати, не задерживай! А с Гарсией пусть сам разбирается.

Изобразил на лице я сочувствие и дальше пошел. Мне бы удивиться, да за эти дни я напрочь удивляться разучился. А вообще-то говоря, непонятно. С Берегом многие благородные дружат. Кому винцо требуется, кому шелк-бархат, кому кость слоновая (хорошо продается!). А Гора – это же сплошь душегубы-разбойники, Калабриец с ними и дел никогда не имел.

Или их сиятельство в долю вошли – кошели на больших дорогах отбирать?

Ох, и попал же я!

– Нет, нет, Начо, ничего плохого о доме сем, равно как о хозяевах его, сказать не могу. Однако же…

Поглядел я на рыцаря моего, кивнул. В том-то и дело, что «однако же».

Дона Саладо я все-таки нашел. Возле самого дома, на скамеечке каменной. Сидит благородный идальго, голову в шлеме своем мятом опустил. Но не грустный – задумчивый скорее.

– Скажу более, Начо. Нашел я тут понимание, какое редко где встретишь. Не хотелось мне ехать сюда, ибо знаю, что слыву безумцем в глазах людей, истины не разумеющих. Даже дама сердца моего, моя дражайшая супруга…

Вздохнул Дон Саладо, шлемом качнул.

– Здесь же верят мне; и даже лекарь, человек весьма разумный и ученый, сразу же сказал, что не сомневается ни в одном слове моем. Все честно поведал я: что видел, с кем сражался. И о мечте моей, о земле, которую я Терра Граале именую, не умолчал. И что же? Рассудил он, что дана мне свыше способность прозревать нечто, иным людям недоступное.

Не стал я спорить. Видать, у лекаря неведомого своя система имеется: кивать да поддакивать. Не хуже прочих.

– Более того, Начо! – дернул своей мочалкой рыцарь. – Более того! Сказано мне было, что великую пользу могу я принести Кастилии нашей, если сумею дорогу в ту землю открыть. Ибо только таким, как я, сие доступно бывает, иные же вслед пойти смогут.

– Выходит, рыцарь, владетели здешние за державу нашу радеют? – не выдержал я, нашего толстячка вспоминая. Помнится, говорил он, сеньор Рохас, что маркиз де Кордова, пока еще не булькал, первым призвал костры запаливать на Кемадеро да кастильцев на «новых» и «старых» делить. А насчет ее сиятельства у меня и свое мнение сложиться успело.

– Радеют, конечно! – вскинулся Дон Саладо, но тут же сник. – Хотя…

Все-таки неглуп дядька! И улещивают его, похоже, и обхаживают. И все-таки почуял что-то.

А Дон Саладо между тем оглянулся, привстал даже, а затем к самому моему уху склонился:

– Думаю, бежать тебе следует, Начо. И в том бегстве не вижу я стыда, ибо из плена бегут, паче же из темницы. Мне же спокойней будет, и на душу грех не ляжет.

Редко когда меня стыд пробивает – кожа уж больно дубленая. А тут – пробило. Насквозь! Это же кто кого сюда затащил, кто за кого деньги взял?

– Спасибо, – говорю, – сеньор. Да только вместе мы убежим.

Говорю – а сам отворачиваюсь, на него смотреть не хочу. Где уж тут убегать, особенно если вместе.

Вздохнул Дон Саладо, за бороду-мочалку себя дернул:

– Негоже мне бежать, Начо. Надо будет – проложу себе дорогу верным мечом, как истинному рыцарю надлежит!

Ну, что с него взять, с дядьки этого?

Думал – посплю. Дело нужное, особливо ежели ночью не довелось почти. Оно и про запас поспать не во вред, потому как еще одна ночь предстоит. А ночью в доме этом – самая жизнь начинается.

Думал – да не пришлось.

Только в коридор меня завели да замком за спиною щелкнули, услыхал я крик. Страшный такой, отчаянный. Даже не понял сперва, кто это голос подает. Или гостей здешних уже резать начали?

Оказалось – не режут. Сам по себе кричит – сеньор Пенья, Адонис который. На кровать упал, бьется, пена на губах. Отпоил я его водой, подождал, пока затихнет.

Делать-то чего? Лекарей и прочих умников – полон дом, а сюда хоть бы какая собака забежала! Стукнул я в дверь коридорную, затем кулаками забарабанил. Да куда там, даже не кашлянули в ответ. Плюнул, к соседу постучал – тому, что с бородой. И тоже – молчок. Я к стеночке, которая на три буквы («гимель» – «бейт» – «гимель») открывается, – мертво! То ли засов задвинули, то ли бревном подперли.

Помирай, мол, сеньор Адонис, не надобен более.

Выпили – и выбросили!

Долго я рядом с ним сидел, с сеньором Пенья. Оклемался он чуток, в разум пришел, стал чего-то говорить. Да не понять только – тихо очень. Одно лишь уразумел: не хочу, мол, тут умирать. Грешно без исповеди да еще в стенах этих.

Стал я его, конечно, успокаивать, а самого злоба разбирает. Если уж не лекаря, так хоть попа привели бы! Или тут одни мавры живут? Так даже мавры к нашим, которые в Алжир попали, в рабство тамошнее, братьев-францисканцев пускают, потому как люди – не собаки все-таки!

Ну а здешние, видать, похуже собак.

Наконец заснул сеньор Пенья, укрыл я его да и к себе пошел – спать. Только, как стемнело, глаза и открыл. Плеснул в лицо водой – и на подоконник. Свежо, мандарины пахнут – и думается лучше. Тут бы, конечно, толстячок более меня сгодился, но делать нечего – приходится самому. Вроде как ниточки сплетаешь – одна к одной, чтобы веревочка получилась.

…А во дворе – непонятно что. Будто бы кричит кто-то, и даже не один. Глухо так, словно под землей. Или и вправду под землей?

В общем, стал я ниточки скручивать, что за эти дни к пальцам пристали. Первая не ниточка даже – петелька волосяная. А к ней в привесок сеньор Адонис, да свечки черные, да серьга моя. И все – узелком, а в узелке том – ее сиятельство. Теперь даже я мог бы сеньору лисенсиату растолковать, отчего это она на полвека моложе самой себя выглядит. Одно неясно – что меня уберегло? То ли булавка с камешками синими, то ли совет того, в повязке полосатой, то ли все вместе.

…А под окнами – перемена. Дуэнья появилась, да не одна, а с мешком. Длинный такой мешок – но легкий. На одном ее плече лежит. Подошла, под дерево мешок скинула…

С одним узелком ясно, а вот с другим хуже. Первая ниточка – сеньор маркиз, его булькающее сиятельство. Значит, всеми делами супруга его, Галатея которая, вертит? И королеве нашей пишет, и в совете Ее Высочества выступает? Так знали бы уже. Или его сиятельство недавно в уме повредился?