Он правил к насыпи и проворно выпрыгнул из лодки, чтобы надежно закрепить ее, привязав канат к какому-то столбу, а потом протянул ей руку, чтобы помочь сойти на берег, который полого поднимался вверх. На вершине холма стоял конь под черным седлом, украшенным двумя серебряными щитами.

Она некоторое время смотрела на коня, потрясенная его дерзостью.

– Ты украл коня у англичан, – сказала она, наконец, не в силах сдержать изумления.

– Они не обеднеют. У них много лошадей, – спокойно ответил он. – Пропажи одной лошади даже и не заметят.

Он посмотрел на нее.

– А с чего ты взяла, что он английский? – спросил он. Она не спеша поднялась на берег по отлогому склону и остановилась рядом с животным, потом указала на серебряные щиты.

– Это символ Одиннадцатого полка, – сказала она.

– Ты изучила все символы? – спросил он, удивленный.

– Они день и ночь гарцуют под окном замка, – пояснила она. – И я не могу этого не замечать.

– В таком случае мы сделаем вид, что это не английский конь, – решил Ворон.

Он легко вскочил в седло и протянул ей руку. Она вложила свою руку в его ладонь, ожидая, что он поможет ей взобраться на круп коня и устроиться у него за спиной. Вместо этого она оказалась сидящей впереди него, и его руки обхватили ее талию, ограждая от возможного падения.

Она сидела так близко от него, что чувствовала его дыхание на щеке. Его рука оказалась совсем близко от ее груди, а ее колени упирались в его бедро. Но она не пошевелилась и заставила себя оставаться на месте. Ею овладело какое-то странное возбуждение, вероятно, отчасти из-за того, что они ввязались в эту авантюру, а отчасти потому, что на нее так действовала его близость.

Она отметила про себя, что его глаза такого же цвета, как земля Гилмура, а волосы черны, как безлунная ночь. Похоже было, что рот его создан для смеха, но подбородок и челюсть выдавали человека решительного и упрямого, всегда стремящегося настоять на своем, хозяина своей судьбы. А для скотта в последние годы это было нелегко.

– Где же ты был все это время? – спросила она.

– Где я только не был, – ответил он загадочно.

– И ты выжил, – заключила она спокойно.

– Ты осуждаешь меня за это? – спросил он.

– Нет, – возразила она, отводя глаза. – А впрочем, да, – тотчас же поправила она себя.

Некоторое время он молча ждал продолжения.

– Я хотела бы, чтобы все вернулись назад.

– И Маркус, о котором ты говорила? За которого приняла было меня? – спросил он мягко.

Она кивнула.

– Чтобы вернулись мои братья, отец и многие другие.

– Ты очень любила Маркуса, да?

Она любила Маркуса со всей нежностью и невинностью дружбы. Хотя она никогда никого об этом не спрашивала, но сама чувствовала, что любовь между мужчиной и женщиной нечто более естественное и властное, нечто похожее на то, что она испытывала, когда смотрела, как солнце садится в озеро Лох-Юлисс. В такие минуты, а также когда облака раздвигались, пропуская на землю грозовой ливень, а от грома содрогались холмы, она испытывала прилив радости и изумления. И любовь, думала она, должна быть сродни этому чувству, охватывавшему сердце с быстротой молнии.

Этого чувства она не испытывала к Маркусу, но своей тайной не делилась ни с кем.

Ворон понукал своего коня, заставлял его скакать вдоль берега озера. Шаг коня все убыстрялся, пока не оказалось, что они мчатся во весь опор на запад. Прежде она никогда не слышала голоса ветра, но чем быстрее они мчались, тем громче она слышала его шепот. И он твердил ей не об осмотрительности и осторожности, ветер, казалось, восхвалял и славил внезапность и безумную отвагу. Ее лента давно потерялась. Пряди растрепанных волос хлестали по щекам.

Долгие годы, всю свою жизнь она не осмеливалась на подобный поступок, всегда оставаясь трезвой и рассудительной. Лейтис обладала чувством ответственности и печально оплакивала украденное у нее счастье. Но сейчас, в эту минуту, глядя на облака, окрашенные фантастическими цветами заката, она чувствовала дикую радость от того, что живет. И ей захотелось смеяться от охватившей ее чистой радости.

Они продолжали нестись вперед, конские копыта стучали как барабаны, будто сама природа призывала их к действию.

За ними следовали их тени. Менее чем через час солнце зайдет, утонув в озере Лох-Юлисс, а небо окутает мрак ночи.

Это стремительное и безрассудное приключение, эта безумная попытка подобраться к английскому укрепленному форту и обокрасть его должны были бы вызвать у нее беспокойство за свою безопасность. Или по крайней мере заставить ее осознать, почему она чувствует себя столь неуязвимой в обществе этого Ворона, несмотря на то что не знала его имени, несмотря на то что даже не видела его лица. И вот он оказался ее пособником. Даже в маске и перчатках, не позволявших узнать его, он казался ей старым знакомым.

Он замедлил бег коня, обогнул рощицу, прежде чем спешиться, и протянул руки к Лейтис, чтобы помочь ей спрыгнуть на землю. Она легко соскользнула в его объятия, и он поставил ее на землю так мягко и нежно, будто она была бесценным сокровищем.

Он подошел к седлу, отвязал кожаный мешок и извлек из него шарф. Расправив его концы, он обвязал им ее голову, спрятав под него волосы, потом завязал концы шарфа у нее на затылке.

– У тебя очень приметный цвет волос, Лейтис, – сказал он тихо. – Англичанам не надо будет долго ломать голову над тем, каким образом исчезла их заложница.

Кивнув в знак согласия, она поправила повязку на голове.

– Хотя, – задумчиво добавил он, изучая ее, – твои волосы не такие яркие, как в детстве.

Внезапно время замедлило свой ход каким-то странным, непостижимым образом. Их взгляды встретились и будто приковали их друг к другу, и это продолжалось, пока он не отвел глаза.

– Когда же ты видел меня ребенком? – спросила она, с трудом выговаривая слова и чувствуя, как что-то сжало ее горло. В горах было великое множество Макреев, сотни. Его ответ был вполне объясним, и все же почему-то ей казалось, что она когда-то знала его.

– Кто забыл бы Лейтис Макрей, бросив на нее даже один-единственный взгляд? Кто забыл бы эти необыкновенные волосы и этот заразительный смех? – сказал он, отворачиваясь, и поднырнул под голову коня, свободно обвязывая поводья вокруг молодого деревца.

Прямо перед ними были разложены костры, возле которых кипела жизнь. Кто-то горланил песню, ее нехитрый напев и циничные слова вызывали у остальных смех. Солдаты расседлывали коней, другие сидели у огня, приводя в порядок амуницию.

Лейтис хотела спросить, каков их план, но Ворон повернулся к ней и приложил палец к губам. Ее любопытство не удовлетворил этот жест. Что же они будут делать теперь?