— Это все ваши фантазии, дорогой.

— И смех!.. Боже, смех!.. Мне он определенно знаком! Вы, мадемуазель, желаете петь в моем театре?

— Кто вам сказал?

— Разве вы мне это не говорили?

— Не приведи господь… Это вы предложили мне попробоваться у вас. Но думаю, это была всего лишь шутка.

— Почему?.. Почему шутка? А если и в самом деле вам попытаться и мы откроем новый талант оперетты?!

— Вы меня смущаете, Гаврила Емельянович.

— Это вы, мадемуазель, меня смущаете! Сидите, соблазняете, сводите с ума пожилого больного господина и при этом ведете какую-то свою игру. Что вы от меня хотите, сударыня?

— Ровно ничего. Нашла вашу визитную карту, решила позвонить. Вот и все. Мне ровным счетом ничего от вас не нужно!

Директор посидел в глубоком раздумье, потом крайне серьезно заявил:

— Давайте все-таки попытаемся.

— Что? — не поняла гостья.

— Попытаемся что-то из вас сделать. Вы должны поверить в меня, Жозефина. И это может быть триумф!

— Хорошо, — после короткого размышления кивнула бывшая прима. — Считайте, вы меня уговорили. Но условие.

— Я его уже принял.

— Не спешите. Вы дадите мне помещение, и я буду репетировать одна.

— Даже без меня?!

— Вы лишь изредка станете смотреть результат. Но никакой информации, никакой огласки, никаких разговоров о моих упражнениях быть не должно. Это должен быть не просто сюрприз, но сюрприз ошеломительный!

— Дивно! Сказочно! Непостижимо! Такое впечатление, будто вы давно готовились к подобному разговору. — Гаврила Емельянович приник губами к рукам девушки и некоторое время не отпускал их. — Благодарю, мадемуазель Жозефина. С высочайшим нетерпением буду ждать звонка.

— Дайте мне еще пару дней.

— Воля ваша.

Филимонов довел гостью до самой двери, остановился.

— Очечки носите от близорукости или для модности?

— Они вас смущают? — удивилась та.

— В некоторой степени. На сцене придется выступать без оных.

— Пусть это будет нашей главной проблемой.

— Дивно!

Директор на прощание еще раз приложился к руке гостьи и, когда дверь за нею закрылась, налил минеральной воды в тот самый фужер, из которого пила Табба, позвонил в колокольчик.

— Изюмова ко мне!

Сел за стол, с усилием стал тереть виски.

В кабинет почти неслышно просочился Николай, тихо напомнил о себе:

— Я здесь, Гаврила Емельянович.

Он поднял голову, уставился на него почти пустым взглядом.

— Проследите за этой дамой и все о ней мне доложите. Немедленно!

Изюмов выскочил из театра, огляделся.

Табба стояла у входа в театральный парк, непринужденно поправляла прическу и, судя по всему, ждала пролетку.

Пролетка вскоре появилась, мадемуазель изящно расположилась в ней, распорядилась извозчику, и тот щелкнул по лошадям кнутом.

Николай увидел поодаль свободный экипаж, замахал руками.

Тот лихо подкатил. Изюмов запрыгнул на подножку, крикнул:

— Гони за той пролеткой! Да поживее, чтоб не отстать!

— Догоним, барин! Как бы лишку не дать, а то можно и вперед выскочить!

— Вперед не надо, а следом держись!

Миновали Крюков канал, пронеслись по Екатерининскому, завернули на Невский и легко погнали по нему.

— Сколь долго будем гнаться? — оглянулся извозчик.

— Пока не надоест!

На Невском экипаж с мадемуазель остановился, она расплатилась с извозчиком, сошла на тротуар, подошла к цветочнице, купила хорошо подобранный букет из роз и зашагала по проспекту. Шла легко и непринужденно, изредка оглядывалась, будто чего-то опасалась.

Неожиданно до слуха донеслись нестройные голоса, исполняющие «Варшавянку», затем вдали показалась толпа под красным флагом. Они даже не пели — кричали. Неистово, вызывающе, хмельно от желания обратить на себя внимание.

Вихри враждебные веют над нами,

Темные силы нас злобно гнетут!

Наперерез бунтовщикам выскочили десять конных жандармов, ринулись на поющих.

Завязалась потасовка, кто-то истошно вопил, жандармы хлестали плетьми рабочих нещадно, с дурманящим ожесточением.

Мадемуазель Бессмертная заспешила на другую сторону улицы, торопливо уселась в одну из пролеток напротив Александринского театра, оглянулась на бунтующую толпу и покатила в противоположную сторону.

— Разворачивай! — крикнул Изюмов своему извозчику. — Живее! Видал, за какой барышней ехать?

— Не слепой, барин!.. Вмиг наверстаем!

С Невского они крутанули на Фонтанку, перескочили через Семеновский мост, и спустя малое время пролетка с мадемуазель уперлась в ворота дома Брянских.

— Стой! — толкнул в спину кучера Изюмов.

Понаблюдал, как привратник без липших вопросов открыл девице калитку, они о чем-то коротко обмолвились, и она легко и привычно зашагала по широкому пандусу к входу в дом.

Николай азартно потер руки, велел извозчику:

— К Театру оперетты, милок!

— Понял, барин!

Пролетка развернулась и помчалась в противоположную сторону.

Филимонов как раз подписывал программки на будущую театральную декаду, когда в дверь постучали.

— Войдите!

Это был Изюмов. Он вглубь кабинета проходить не стал, сделал всего лишь пару шагов.

— Есть о чем докладать-с, Гаврила Емельяныч.

Тот оторвался от программок, кивнул.

— Докладайте.

— Девица, визитировавшая к вам, некоторое время каталась по городу, после чего сменила повозку и направилась в противоположном направлении…

— Можете короче и внятнее?

— Могу-с, Гаврила Емельяныч. Хотя весьма волнуюсь. Так как для самого-с сюрприз.

— Ну?

— Есть все основания подозревать, что это… — У бывшего артиста пересохло в горле. — Прошу-с прощения, небывало волнуюсь.

— А можно, мать вашу в дыхалку, без волнения? — вдруг заорал Филимонов.

— Можно… Это мадемуазель Табба. Они направились в дом княжны Брянской.

— Ничего не путаете?

— Никак нет, Гаврила Емельяныч.

— Вы сами видели, как она вошла в дом Брянских?!