Рис. 12

Другой алхимический образ можно увидеть на одном из изображений к трактату Бёме «Путь ко Христу» (12). Мы видим два круга, белый, т. е. рай, и черный, обозначающий наш мир. Если в верхнем, идеальном мире, сияют знаки Троицы и Распятия, то нижний круг оплетает алхимический уроборос — символ всепожирающего времени. Четыре стихии мира соотносятся с четырьмя смертными грехами. Однако и в этом несовершенном мире возможно спасение чрез Бога, отмеченного огромным Солнцем в центре. Его всевидящее око, которое Бёме считал также символом освобождения человека от косного мира, оплакивает горькую судьбу падшего человечества. Так Бог призывает нашедшего Христа внутри своего сердца взмыть в рай вместе с голубем Святого Духа, посредником между двумя мирами.

Именно благодаря Бёме многие люди заинтересовались алхимией: среди них, например, был Исаак Ньютон, написавший вслед за саксонским сапожником множество теологических и алхимических трудов. По одной из версий, знаменитая ньютоновская теория гравитации родилась вовсе не из-за упавшего на голову яблока, а из внимательного штудирования богословских сочинений Бёме, в которых упоминается магнитное притяжение в сочетании с центробежной силой. Ньютон, как и гёрлицкий богослов, считал, что за гравитацией стоит вечный божественный дух. В позднейшие времена учение Бёме распространяется по всему европейскому миру — о нем читает лекции Гегель, называя богослова первым немецким мыслителем, «сапожником-философом», который был лучше многих «философов-сапожников». Немецкие романтики переоткрывают Бёме и слагают в честь него величественные поэмы, а некоторые даже основывают на его принципах свое творчество. Сегодня некоторые исследователи видят в Бёме первого мыслителя, рассуждавшего о правах человека.

Распространению алхимической натурфилософии послужило тайное общество розенкрейцеров, появившееся в начале XVII в. Каждый из трех манифестов таинственного братства, ставившего своей целью постижение природы и раскрытие тайн божественной мудрости, содержал множество отсылок к алхимической образности и создавался анонимными почитателями известных златоделов. К примеру, третий манифест розенкрейцеров назывался «Химическая свадьба Христиана Розенкрейца» и представлял собой изощренную аллегорию великого делания, замаскированную под повествование о путешествии основателя тайного общества по имени Христиан Розенкрейц. Алхимию, впрочем, розенкрейцеры понимали как исключительно духовное, ритуальное действо, ведущее человека к пониманию божественного замысла. Множество адептов, например, личный врач Рудольфа II Михаэль Майер, говорили о мудрости членов ордена Розы и Креста, что заставило многих исследователей предполагать, что они сами входили в их ряды. Однако до сих пор с точностью неизвестно, существовало ли общество уже в начале XVII в., или же манифесты, призванные создать впечатление его существования, были талантливой мистификацией.

Так или иначе, тексты розенкрейцеров во многом обусловили возникновение масонства — первоначально артели вольных каменщиков, выполнявшей заказы Церкви, уже с XVIII в. превратившейся в тайное общество. Масоны и возникшие чуть позже под влиянием устройства братства каменщиков настоящие розенкрейцеры со временем стали собирать среди своих членов влиятельных персон — к примеру, самым известным братом ордена Розы и Креста слыл король Пруссии Фридрих Вильгельм II (1744–1797), а среди масонов было бесчисленное множество аристократов, а затем и лидеров самых разных стран мира от Америки до Турции и Филиппин. На своих секретных собраниях ордена занимались помимо прочего штудированием оккультных наук. Результаты их исследований часто были связаны с христианским мистицизмом, каббалой, астрологией, алхимией и парацельсианством.

Во время заседаний ложи или инициации новых членов масоны и розенкрейцеры расстилали символические ковры — табели. Ложам разных уровней соответствовали свои табели, и на них всегда были начертаны различные символы. Иногда эти ковры использовали в качестве объекта для медитации — согласно теориям Парацельса и Бёме, мистическое восхождение от земного к божественному происходило благодаря силе воображения, которая возникала в ходе медитации на определенный предмет, стимулирующий фантазию. Самые высшие уровни посвящения часто требовали инициируемого мысленно «проходить» по табелям с изображениями алхимических знаков. Посвящаемый должен был «наступать» на символы в определенном порядке и верно толковать их значение. На розенкрейцерском ковре из Германии (13) мы видим знаки, обозначающие стихии и металлы, философский камень и огонь печи рядом с масонскими символами (циркулем и наугольником, обработанным и необработанным камнями), имеющими отношение к легенде об изначальных строителях, обладающих тайным знанием. В масонских легендах происхождение строительного искусства возводится к самому Богу-Первостроителю: по цепочке оно передавалось от творца к Адаму, от него — к строителю ковчега Ною, затем к архитектору Вавилонской башни Нимроду, к Аврааму, Евклиду, Моисею, Соломону, Гермесу и в конце концов — к самим масонам.

Рис. 13

Розенкрейцеры Германии распространили свое учение на другие страны, и оно в конечном итоге стало популярным и в Российской империи. Несмотря на многочисленные запреты, связанные с тайными обществами и в Европе, и в России, значительное число людей, в т. ч. знаменитых ученых, решило вступить в ложи. Алхимическая символика играла большую роль и в российских ложах — к примеру, на одном из «алхимических» табелей мастера-масона шотландского устава изображены три парацельсовских первопринципа, четыре стихии, семь металлов, и другие знаки (14). Первый шаг делался на чашу Храма Соломона, обозначающую соль, второй — на Ноев ковчег, отмечающий смешение сульфура с солью в течение пятидесяти дней, третий — на Вавилонскую башню, олицетворяющую работу с меркурием, четвертый — на кубический камень, символ поддержания медленного огня, а пятый — на пламенеющую звезду, или знак сильнейшей степени огня алхимической печи, который был необходим на завершающей стадии opus magnum.

Рис. 14

Увлечение религиозным вольнодумием, вдохновленное интересом к древнему тайному знанию, а также трудами Парацельса, Бёме и розенкрейцеров, удивительным образом повлияло на интеллектуальную революцию. Одним из первых эзотерически настроенных ученых этой эпохи стал итальянец Джордано Бруно (1548–1600). Бруно знал и цитировал Парацельса. Он, как и многие другие передовые умы его времени, заинтересовался древним знанием, сокрытым в трактатах Гермеса Трисмегиста. Герметический корпус, свод философо-религиозных текстов, написанных примерно во II в. н. э., был переведен итальянским гуманистом Марсилио Фичино. Однако люди, увлеченные поиском древней истины, не знали правильной датировки текста и истолковали корпус как нечто, предшествующее Новому завету и даже сочинениям Платона и Пифагора. Ренессансные гуманисты, таким образом, считали, что вся греческая философия и даже Священное писание базируются на древнем эзотерическом трактате. Вооружившись этим знанием, Бруно пропагандирует учение Гермеса по всей Европе. Он толкует на свой лад гелиоцентризм, используя герметическую идею о том, что Солнце — это демиург, «второй Бог». За эту теорию и за речи о существовании множественных миров, бесконечной Вселенной, а также из-за сомнений в непорочности зачатия Девы Марии Бруно в конечном итоге угодил на костер. Он не был ни мучеником-коперникианцем, ни ученым, выступающим против религии, каким его часто хотели представить советские исследователи, по очень простой причине — Бруно не являлся последовательным апологетом Коперника, но скорее был дерзким религиозным вольнодумцем. Несмотря на это, Бруно можно назвать ученым, т. к. наука его времени часто была связана с магическими или религиозными формами знания. Ради справедливости нужно упомянуть, что хотя Николай Коперник (1473–1543) и был математиком и астрономом, ему также были не чужды эзотерические воззрения. Рядом с изображением своей знаменитой гелиоцентрической системы он цитировал слова Гермеса о Солнце как Боге.