Натаниэль рассмеялся, довольный услышанным комплиментом, поскольку Амброзий редко говорил их кому бы то ни было.

— Хорошо, — продолжил господин Амброзий, — и каким же образом ты намереваешься внести свою статью?

— О, для начала попробую отыскать кого-нибудь из свидетелей, может быть, еще жив и Рой Карп. Во всяком случае, займусь этим, поскольку сейчас в Луде мне нечего делать.

Господин Амброзий простонал:

— Ну неужели, Нат, дело и впрямь дошло до того, что тебе придется оставить Луд и что мы ничего не способны поделать с этой паутиной, сотканной из лжи и коварства, из этой иллюзии, если тебе угодно? Честно скажу тебе, я не стал щадить Полидора и прочую братию, однако мой язык оказался бессилен, этот Лер словно околдовал их.

— Но мы разрушим этот наговор, клянусь Золотыми Яблоками Заката, мы разрушим его, Амброзий! — воскликнул господин Натаниэль. — Пропустим все тени сквозь сеть Закона, и Лер закончит свою жизнь на виселице, не будь я Шантеклер!

— Ладно, — проговорил господин Амброзий, — раз уже тебе в башку втемяшилась эта мысль насчет Лера, возможно, тебе понравится маленькая памятка от него — вышитая туфелька, которую я позаимствовал в гостиной этой вздорной старухи, теперь уже более не нуждающейся в нем. (Найденный в Академии «шелк» был в итоге сочтен баратейной тафтой и полуфигурным мохером, и мисс Примулу, наложив на нее крупный штраф, отпустили на свободу.) Я уже говорил тебе, что лекарь подпрыгнул на месте от одного только ее вида. Причина достаточно очевидна — он решил, что на туфельке изображены плоды фейри. Я велю доставить ее тебе прямо сегодня.

— Ты очень любезен, Амброзий. Не сомневаюсь, что твой дар окажется весьма кстати, — с иронией в голосе заметил Натаниэль.

Во время суда над мисс Примулой туфелька время от времени переходила из рук одного судьи в руки другого, ни в малейшей мере не помогая им уточнять деликатные отличия между тафтой и мохером. В Натаниэле этот предмет пробудил легкую досаду и скуку, живо напомнив длинный ряд полученных от Прунеллы подарков на день рождения, предполагавших соответствующие выражения благодарности и восхищения. Он не испытывал ни малейшей потребности извлекать из этой туфельки сколько-нибудь полезную информацию, но пусть Амброзий потешится.

Они несколько минут посидели в молчании, потом Натаниэль поднялся и сказал:

— Мое расследование может затянуться, Амброзий, когда-то нам снова представится возможность поговорить. А не побаловаться ли нам джинчиком, настоянным на диком тимьяне?

— Я не из тех, кто способен отказаться от твоего фамильного джина, а ты, Нат, старый греховодник, не так-то часто угощаешь им, — сказал Амброзий, стараясь скрыть свои чувства за краснобайством.

Получив бокал, наполненный до краев душистым зеленым, как трава, напитком, он поднял его, и, улыбнувшись Натаниэлю, проговорил:

— Ну, Нат…

— Подожди минутку, Амброзий! — перебил его Натаниэль. — Мне в голову вдруг пришла совершенно глупая мысль о том, что нам с тобой надлежит дать клятву, о которой я читал в детстве в одной из старинных книжек, почему-то мне вдруг припомнились эти слова. Слушай: «Мы (тут ты скажешь свое собственное имя), Натаниэль Шантеклер и Амброзий Джимолост, клянемся Живыми и Мертвыми, Прошлым и Будущим, Воспоминаниями и Надеждами в том, что если Видение придет просить к нашим дверям, мы примем его и согреем у своего очага, и что не будем мудрее глупцов и хитрее простецов, и будем помнить, что тот, кто следует дыханию Ветра, должен отправляться туда, куда несет его этот Скакун». Повторяй это за мной, Амброзий.

— Клянусь Белыми дамами Зеленых Полей, никогда еще мне не приходилось слышать подобной чуши! — проворчал господин Амброзий.

Однако Нат явным образом не собирался отказываться от дурацкой церемонии, и господин Амброзий решил, что может потешить друга, ибо кто знает, что их ждет впереди и когда им доведется встретиться в следующий раз. И он произнес текст клятвы.

Когда и в какой книге отыскал эти слова господин Натаниэль? Ибо так звучал обет, который произносили те, кого посвящали в первую ступень древних мистерий Доримара.

Не следует забывать, что, с точки зрения Закона, господин Натаниэль являлся покойником.

Дела, назначавшиеся клеркам в Счетной палате господина Натаниэля, не всегда бывали связанными с тоннами товаров и сотнями серебряных фунтов. Однажды, например, целых два дня ни один из них не открывал гроссбух, и под командой работодателя они вырезали из бумаги и скалывали фантастические маскарадные костюмы для празднования дня рождения Ранульфа. Все они привыкли и к тому, что он запирается у себя в кабинете, строго-настрого запретив беспокоить себя, для того, чтобы заняться, например, сочинением комического стихотворного послания в честь Валентинова дня, предназначенного престарелой даме Полли Мукомолл, то и дело приоткрывая дверь и высовываясь, чтобы попросить подсказать ему рифму. Поэтому в то утро их не удивило его распоряжение отложить книги и посвятить свои таланты расследованию, чтобы любым доступным им способом определить, найдутся ли в Луде какие-нибудь родственники жившего на западной окраине страны фермера по имени Тарабар, скончавшегося около сорока лет назад.

И к великому удовлетворению господина Натаниэля, один из них вернулся из своих поисков с информацией о том, что вдовая дочь покойного фермера, мистрис Айви Пепперкорн, недавно купила небольшую бакалейную лавку в Зеленой Кобылке — деревеньке, лежавшей в паре миль от северных ворот.

Времени терять было нельзя, поэтому господин Натаниэль приказал подать ему коня, облачился в костюм из бумазеи, в котором ходил на рыбалку, надвинул шляпу на самые уши и отправился в Зеленую Кобылку.

Оказавшись там, он безо всякого труда отыскал крохотную лавчонку мистрис Айви, где за прилавком сидела она сама.

Этой пригожей и румяной, как яблочко, особе следовало бы находиться среди коров и лугов, а не в душной тесной комнатушке, наполненной предметами роскоши и первой необходимости деревенского общества.

Она пребывала в приветливом и разговорчивом настроении, и господин Натаниэль перемежал различные приобретения тонкими замечаниями, витиеватыми коленцами и полными дружелюбия вопросами.

Отвесив ему две унции нюхательного табака и упаковав их в кулек, мистрис Айви сообщила ему, что ее девичья фамилия — Тарабар, что муж ее был капитаном корабля и до самой его смерти она проживала в портовом городке. Снабдив его четвертью фунта леденцов, она рассказала, что предпочитает сельскую жизнь торговле. Выслушав же похвалы шерстяному шарфу, получив за него деньги, обернув бумагой и перевязав, она поведала, что охотно поселилась бы возле своего прежнего дома, однако у нее были веские причины не делать этого.

Чтобы выяснить, каковы эти причины, потребовались такт и терпение. Однако вдумчивая пытливость господина Натаниэля, замаскированная теплым сочувствием, никогда еще не приносила лучшего результата, и мистрис Айви в итоге была вынуждена признать, что у нее есть ненавистная мачеха, и у нее есть все основания ей не доверять.