– Если коротко – они пытаются изменить твоё сознание.

– И что сейчас будет?

– Ума не приложу. Когда у тебя день рождения?

– Хватит, я ещё всё помню! Даже какое сегодня число! Но не по вашему грёбаному календарю друидов! Какого хрена ты ещё и смеёшься?

– Не знаю, кто такие друиды… звучит забавно.

– Да ладно? Посмотреть у меня в памяти не додумался?!

– Неделикатно. Так… Похоже, у нас гости…

Неописуемого оттенка пальто и красный галстук – да, теперь я понимаю, к чему всё было: на этот раз Мираж напялил ещё и котелок. Протиснувшись через трещину извне, он снимает и отряхивает убор, аккуратно выколачивая, а потом водружает обратно на голову. Ну ясно. Интересно, смогу ли я сотворить достаточно здоровое зелёное яблоко, чтобы, не нарушая заданной композиции, с чистой совестью зарядить ему в табло?

Том хватает мою ладонь и вцепляется в неё до боли – нетрудно догадаться, делает он это тоже… извне. Как минимум потому, что держит меня травмированной рукой, а не здоровой.

Самое жуткое – в такой момент ты вовсе не произносишь никаких сакральных слов. Тебе грозит что-то, чего даже и вообразить нельзя. Смерть или что-то хуже. И ты просто умираешь и всё. Но перед этим тебе вовсе не хочется говорить эпичных фраз. И жизнь не пробегает перед глазами. Просто крутится процессор, просчитывая варианты. Только бы Алекс сообразил взять Ритку на плечо. Учитывая её ногу, так будет быстрее. Для них главное – успеть выбраться из здания, пока всё не случилось. Почему – не успел понять.

– Вы хотите знать.

– Заткнись. Проваливай из моей головы.

– Вы хотите увидеть больше.

– Нет. Насмотрелся уже. Сворачивай балаган.

– Вам интересна информация.

– Мне…

«Не подскажешь квадратный корень из трёхсот двадцати четырёх?» – вклинивается Том.

«Восемнадцать», – машинально отвечаю я.

И это – помогает. Восемнадцать – оранжевые цифры на круглом бейджике. Болтался на ошейнике у Джека на фотографии с выставки собак, которую мне как-то показала Ритка. А где сам пёс, собственно говоря? Он же почти не расстаётся с хозяйкой, а вот я, кажется, слишком увлечён людьми…

– Джек!

Тишина. Рыпнуться поискать в комнатах Том не даёт, неподъёмным якорем оккупировав мою руку. Но корги же просто обязан сейчас дрыхнуть на кровати!

– Джек!

– Вавк…

Озираюсь на нерешительное осипшее тявканье – и вижу его: измазанного в пыли и сбитого с толку.

– Иди сюда. Я здесь…

Мираж плывёт ближе:

– Вы желаете понять.

– Неа! Хуй тебе. Джек, чужой! Голос!

Корги заговорщически щурится, считывая мои эмоции, а потом заливается звонким, от души, лаем. «Чужой» неожиданно делает два шага назад.

– Взять его!

Без разбега Джек подпрыгивает, вцепившись Миражу примерно в ключицу, и валит его на груду обломков моего шкафчика для бытовой химии.

– Вы ищете смысл, – по-прежнему монотонно выводит тот.

Том, кажется, только что вывихнул мне запястье… Оставшиеся целыми стены кухни начинают подозрительно подрагивать.

– Разбежался! Я его давно нашёл!

Вырываясь от собаки, «Сын человеческий» выскальзывает из своего немодного одеяния, но Джек не сдаётся: уже с явно недружелюбным рычанием вскакивает ему на грудь, не позволяя подняться.

– Желаете понять значение бытия.

Вокруг дребезжит уже всё, как в движущемся вагоне, в уцелевшем навесном шкафу звенят стаканы, пол ходит под ногами ходуном.

– Давай проваливай из моего дома и пальтухан свой прихвати!

Джек разевает пасть и с ошалевшим визгом вцепляется врагу в нос.

Мираж не истекает кровью и не сбрасывает с себя собаку – он просто начинает сдуваться, как проколотый воздушный шарик. Глаза у Джека округляются и наползают к ушам – брезгливо отскакивает, виновато оглядываясь на меня: мол, добыча обвела его вокруг пальца.

– Вот молодец, хороший пёс! Иди сюда, Риту мы сейчас найдём, – тянусь к нему, но Том опять не даёт сдвинуться с места.

– Что?! – раздражённо поворачиваюсь, чувствуя, как пёс уткнулся носом мне в ногу.

– Наверх посмотри.

И что? Небо. Так… небо. Сумеречное. Не земное. Наверху. Слева – трибуны. Вид снизу. Я лежу. Так. Мирабилианский амфитеатр или как его. Неужели у меня… получилось? Похоже, Том не решился перенести меня в кар, чтобы ничего не испортить.

– Теперь на меня, – голос справа.

Ого, у него испарина на щеках и прядь волос прилипла ко лбу.

Так. Махом поднимаюсь на ноги, покачиваюсь, еле сохраняю равновесие и сдерживаю рвотные позывы.

– Где источник? Надо догнать его…

– Ш-ш-ш! Остановись. Вот он, – разгибаясь, указывает на маленькую коробочку в примятой траве.

– Он же может…

– Не может. Сеть восстановили.

– Почему он?..

– Ты его… вроде как замкнул.

– Каким образом?!

– Спроси, Ваня, что-нибудь полегче. Таким же, надо думать, каким ты мне… мозг чуть не вынес. Много раз…

– Да конечно! А то ты мне нет!

– Вынес? – щурится, качнув шеей назад, будто хочет разглядеть меня сразу целиком.

– Нет, ну… ты мне его как охватил, что ли, окутал или… отуманил мой мозг…

– И это – совершенно противоположно, так?

– Так.

– А говоришь, плохое слово – наоборот… – и добавляет, будто пьянея от радости: – Шиворот-навыворот, да?

– Вот ты прямо сейчас…

– Всё, вставай. Отправим его в лабораторию и отдохнём.

Плетусь за ним до кара, восстанавливая пазл:

– Почему Джека не было в самом начале?

– Надо думать, ты про него забыл.

– Зачем ты выслал Алекса с Риткой? О…

– Да. Оградил нас от твоих… привязанностей…

– Хитро.

– Трюк с собакой мне понравился больше…

Забравшись в летательный аппарат, прихожу в себя окончательно – или в большей степени – и эйфория от немыслимой победы сменяется стойким непониманием, что я конкретно сделал и должен ли был делать именно это.

Лея произносит какие-то слова, но я не успеваю сориентироваться с переводом, а ментальной связи с ней никакой уже нет.

– Том… а если бы я согласился послушать сакральные речи расы двадцать шесть?