Генерал был в ярости. Он без конца матерился и вопил: «Как я теперь все это жене объясню?» Понятное дело, он обвинил во всем сержанта и тут же, не сходя с места, разжаловал его и послал сюда, на самую грязную работу во всей армии.

— Я был одним из первых чернокожих солдат, которым удалось добраться до самого верха положенных им в этой армии рангов, — говорит сержант Кранц, — но такое опущение, что всякий раз, как я оказываюсь поблизости от тебя, Гамп, я непременно в говно сажусь.

Я сказал ему, что очень сожалею, но что не совсем честно винить меня в случившемся.

— Угу. Пожалуй, ты прав, Гамп. Просто я вложил так много в двадцать восемь лет из своего тридцатилетнего срока военной службы — а тут вдруг получается, что остаток этого срока я провожу как простой рядовой, — говорит он. — Кто-то должен за это отвечать — так в армии принято. Я за это отвечать не могу — иначе как ты объяснили, то, что я добрался до самого высшего из полагающихся мне армейских рангов?

— Может, тебе просто повезло, — говорю. — То есть, ты по крайней мере долгое время был сержантом. А лично я всегда на самом дне этой кучи говна торчал.

— Угу, — говорит сержант Кранц, — может, и так. В любом случае это уже, по-моему, значения не имеет. А кроме того, зрелище почти того стоило.

— Какое зрелище? — спрашиваю.

— Да когда тот вентилятор со старого ублюдка скальп снял, — говорит он.

Вот так мы с сержантом Кранцем получили подходящую для нас работу. Такое впечатление, что наша часть вечно на маневрах, и грязь всякий раз по два фута в глубину. Мы скребем, ковыряем, рубим и поливаем из шланга грязь от рассвета дотемна. Когда мы возвращаемся к казарме, то обычно бываем слишком грязны, чтобы туда забираться, и нас поливают из шланга на холоде.

Сержант Кранц, когда он вообще разговаривает, в основном говорит о Вьетнаме, который он почему-то всегда вспоминает с любовью.

— Да, Гамп, вот были старые добрые времена, — говорит он. — Настоящая война! А не то говно с полицейскими акциями, которое сейчас для нас придумали. Черт, у нас были танки, гаубицы и бомбардировщики, которые могли обрушить на врага добрую порцию ссаки.

— Похоже, на нас они порой тоже добрую порцию ссаки обрушивали, — говорю.

— Ну да, ясное дело, так оно все и бывает. Это же война. Там людей должны убивать. Потому-то она войной и зовется.

— Я никогда никого не убивал, — говорю.

— Что? Откуда ты знаешь?

— Ну, я не думаю, что убивал. Я никогда не стрелял из своего оружия. Может, раз-другой, да и тогда там были какие-то кусты или что-то типа того.

— Нечего тебе этим гордиться, Гамп. Наоборот, ты должен стыдиться.

— А как насчет Буббы? — спрашиваю.

— Что насчет Буббы? А кто это был?

— Мой друг. Его убили.

— А, ну да, теперь припоминаю. Этот тот, за которым ты тогда отправился. Ну, он, скорее всего, какую-то глупость сделал.

— Угу, — говорю. — Когда в армию вступил.

Так продолжалось день за днем. Сержант Кранц был не самым интересным собеседником, но он по крайней мере был хоть кем-то. Так или иначе, мне стало казаться, что от грязных гусениц мне уже никогда не отделаться, когда в один прекрасный день кто-то подходит и говорит, что начальник гарнизона хочет меня видеть. Меня окатили из шланга, и я отправился в штаб.

— Послушай, Гамп, я так понимаю, ты когда-то немного в футбол играл. Это правда? — спрашивает начальник гарнизона.

— Да, самую малость, — говорю.

— Расскажи мне об этом.

Так я и сделал. А когда я закончил, начальник только и сказал:

— Ох ты едрена вошь!

По крайней мере, теперь мне не приходилось целыми днями чистить танки. К несчастью, теперь мне приходилось чистить их целыми ночами. А днем я играл в футбол за команду гарнизона. «Свагмиенская Кислая Капуста» — так мы назывались.

«Кислая Капуста» — не очень хорошая футбольная команда. Мягко говоря. В прошлом сезоне мы продули одиннадцать игр и ни одной не выиграли. А в этом сезоне продули уже три. О выигрышах и говорить нечего. Все это вроде как напоминает мне старых добрых «Святых», еще в Новом Орлеане. В общем, разводящий, жилистый коротышка по имени Пит, немного играл в футбол в университете. Он быстрый, ловкий, и мяч бросает неплохо, но он не Снейк. Это как пить дать. Начальник гарнизона, понятное дело, очень недоволен нашими достижениями и всячески заботится о том, чтобы мы побольше тренировались. А после этого я отправляюсь чистить гусеницы танков до трех ночи, но для меня это ничего. По крайней мере, это мешает мне думать о разных других вещах. А еще начальство сделало сержанта Кранца — ах да, рядового Кранца! — тренером команды.

Наш первый футбольный матч мы проводим против роты парового отопления из гарнизона в Гамбурге. Народ в этой команде грязный, дерьмовый, они кусаются, царапаются и матерятся всю игру, но я почти от всех от них убегаю, и к концу счет 45:0 в нашу пользу. Следующие три игры прошли в том же духе, и теперь впервые в истории «Кислой Капусты» побед у нее оказывается больше, чем поражений. Начальник гарнизона очень доволен и ко всеобщему удивлению устраивает нам в воскресенье выходной, чтобы мы смогли сходить в город.

Городишка очень милый и совсем небольшой, со старыми зданиями, булыжными улицами и горгульями на подоконниках. Все в городке говорят по-немецки, и никто из нас ровным счетом ничего не понимает. Все, что я знаю из немецкого, — это «ja».

Парни, понятное дело, сразу же находят пивнуху и очень скоро уже тянут из массивных стаканов пиво, которое нам подают официантки в немецких шмотках. Так приятно оказаться вне гарнизона и среди штатских, что я тоже заказал себе пива — пусть даже не мог понять ни слова из того, что говорили окружающие.

Мы сидим в пивнухе уже несколько часов и, по-моему, начинаем становиться немного буйными, особенно если учесть, что компания немецких парней вроде как злобно глазеет на нас из другого конца помещения. Они бормочут нам какую-то тарабарщину, что-то вроде affernarschs и scheissbolles, но мы их не понимаем, а потому продолжаем заниматься своим делом. Очень скоро один из наших парней кладет лапу на задницу одной из официанток. Той вроде бы все равно, а вот немецким чувакам, похоже, не все равно. Двое из них подошли к нашему столу и начали нести сущую галиматью.

— Du kannst mir mal en den Sac fassen! — говорит один из немецких чуваков.

— Чего-чего? — переспрашивает наш правый полузащитник, которого зовут Монго.

Немецкий парень повторяет, а Монго, который футов десять ростом, просто сидит там с озадаченным видом. Наконец один из наших парней, который немного знает немецкий, говорит:

— Что бы он там ни гавкал, по-моему, это что-то не очень любезное.

Монго встает лицом к лицу с немцем.

— Не знаю, приятель, чего тебе там нужно, — мы ни хрена не понимаем. Так почему бы тебе просто не отвалить?